Влад поискал глазами, и ему показалось, будто он действительно высмотрел пару смутно знакомых фигур. Тот самый караван с юга, однажды прошедший мимо Нагатинской, теперь двигался в обратном направлении. О нем предпочитали не говорить, и строго-настрого запрещалось рассказывать посторонним, потому даже для нагатинцев он вскоре стал чем-то вроде легенды.

«А ведь Семен со товарищи вполне могут присоединиться к нему», – парень вздрогнул, сам не понимая, почему его так кольнула эта мысль.

Конечно же, он желал Семену удачи, но… похоже, все еще рассчитывал вернуться, если с его походом на Фрунзенскую ничего не выйдет или ему не захочется оставаться на ней.

«Отчего не захочется-то? – упрекнул Влад самого себя. – Вернуться на родную станцию я мечтал давно, с тех пор, как вышел на Добрынинскую».

А потом по ушам грянула музыка! Многократно усиленная акустикой станции, она захватила мгновенно, заставила все внутри перевернуться, кровью застучала в висках.

– Полет кондора, – неясно выразился Кай, и Симонов выдохнул. Он и не заметил, что все это время сдерживал дыхание. – Хороший выбор, хотя, как по мне, несколько неуместный.

– Я не понял… – признался Влад, разглядывая небольшое возвышение, на котором стояли два музыканта. Один подносил к губам тонкую белую трубку – флейту, отличавшуюся от тех, какие резали из труб подземные умельцы, словно свет от тьмы. Второй играл на струнном инструменте, совершенно не похожем на обычную гитару. – Что такое «кондор» и при чем здесь уместность?

– Мелодия так называется. Не суть. Я все равно вряд ли объясню тебе, что такое «полет». Ты ведь даже птеродактиля не видел пока.

– Не скажу, будто рвусь на него полюбоваться.

Кай коротко рассмеялся.

– Вот ты и увидал еще одну легенду метро, – заметил он, когда они подошли ближе. – Менестрели. Путешествуют от станции к станции и своим талантом добывают пульки на пропитание.

Менестрели выглядели наряднее жителей Тульской и почему-то намного чище. Издали парень не заметил этого, но вблизи музыкант с флейтой оказался высокой девушкой. Камуфляж явно с чужого плеча сидел на ней мешковато, вот и не удалось поначалу разглядеть особенностей фигуры.

Темноволосая, кудрявая, длинноносая флейтистка красавицей не являлась. Угловатая и нескладная, с широкими плечами, небольшой грудью и узкими бедрами, она и на женщину-то походила с трудом, но глаза у нее лучились каким-то потусторонним сиянием – аж дух захватывало. Лоб ее украшала синяя лента, кайма на ней светилась в темноте. Владу рассказывали о материале, который обладал такими свойствами – очень сильной отражающей способностью, он даже, кажется, усиливал падающий на него свет, – однако парень напрочь забыл название. Такие же ленты обвивали запястья рядом стоящего парня – худого и жилистого, длинноволосого, с косым шрамом, пересекавшим лоб и щеку.

– Мы здесь остановимся?

– Ненадолго, – ответил Кай, хватая его за рукав и увлекая в сторону: к столу, за которым сидел мелкий чиновник из станционной администрации. – Нужно отдохнуть, нормально поесть, тебя приодеть. Опять же, у меня здесь дела.

– Зачем меня переодевать? – можно подумать, именно этот вопрос волновал его сейчас сильнее прочих! Симонов даже разозлился на себя за него. Странно, что Кай еще не съязвил и не рассердился, хотя сталкер именно в минуты злости казался безмятежным и спокойным, да и вообще, по его виду трудно было что-либо понять.

– Ваши документы.

Кажется, чиновник обращался к нему уже не впервые, и парень, отвесив себе мысленного пинка, полез за паспортом.

– В первый раз на таком? – почему-то нисколько не раздраженный его поведением, спросил чиновник.

Тот кивнул.

– Ух… – самого пробирает, – заявил чиновник. – А слышали бы вы, как они «Пинк Флойд» сбацали!

Влад понятия не имел, о чем речь, но вновь кивнул. Название было для него еще непонятнее «Полета кондора».

– Сказать по правде, я считал менестрелей мифом. Ну кому, извините, по нынешним временам сдались музыканты? Но теперь… – снова заговорил словоохотливый чиновник, листая документы Симонова. Кай свои корочки сталкера ему в руки и не давал, показал издали и тотчас убрал. – Теперь понимаю… ох, сдались, и еще как. И заплатят им с лихвой – даже бедняки. В надежде, что вернутся. Так… а это почему? – спросил он, остановившись взглядом на одной из записей. – Почему место рождения «со слов»? Вы же гражданин Содружества кольцевых?.. Эм… Владлен?

Кай, стоявший рядом, очень выразительно фыркнул, затем тоже глянул в документы и, присвистнув, расхохотался.

– Я родился на Фрунзенской, – ответил Влад, почему-то ощущая неловкость и сильно из-за этого раздражаясь.

– Да ладно? Неужто тот самый Ходок? – фыркнул чиновник. Когда переселенцы шли до Нагатинской, их почти не проверяли, а вот теперь то ли скучно человеку стало и поговорить захотелось, то ли Симонов доверия не вызывал. И вовремя его автомат Кай забрал себе – могли и вовсе не пустить на станцию.

«Эх, хорошо быть сталкером», – подумал парень, припоминая, как проходили кордоны, расположенные на подходе к Тульской. Кай лишь рукой дозорным помахал, а их начальник усмехнулся в усы, пожелал сталкеру удачи и заявил что-то вроде: «Преемственность поколений – наше все».

– Ходок – не Ходок, а при мне, – наконец-то вступился за него Кай, и чиновник закивал.

– Тебе бы тогда и заняться, раз так, – посоветовал он. – Мы-то здесь лояльны, а к нагатинцам особенно, но сам ведь в курсе, что внутри кольца творится, да и не только там. Паранойя зашкаливает, а у твоего пацана – полный фарш, не вызывающий подозрений только у слепого. Его первый же ганзейский патруль службе безопасности сдаст, а те вначале уржутся до колик, а затем пристрелят чисто на всякий случай. Владлен Симонов, уроженец Фрунзенской и гражданин Содружества – такое нарочно не придумаешь. Лучше уж совсем без документов, чем с такими.

– Я учту.

– Ну… учти, – усмехнулся чиновник. – Я, разумеется, не спрашиваю конкретно, куда вы направляетесь, но времена, сам понимаешь.

– Понимаю. Какие новости?

– Говорили, недавно в туннелях близ Добрынинской группу фашистов видели, – чиновник поморщился. – Брешут, конечно, кто бы их пропустил, да и на кой им туда соваться?

– Не скажи, – задумчиво обронил Кай. – Туннелей в метрополитене всяко больше, чем ведущих от станции к станции. Лазейки всегда отыскать можно, особенно если очень нужно. Я порой удивляюсь, как метростроевцы эдакий лабиринт прокопали, сами не угробившись и не обрушив город к чертям. Под нами же – пустоты и разломы. Древние московские катакомбы – еще цветочки в сравнении с тем, что Москва стоит над мертвым морем, – он усмехнулся и понизил голос, теперь к нему приходилось прислушиваться: – Ты представь: сидишь за столом, и вдруг под тобой пробегает трещина. Вначале она едва заметна, ты на нее и внимания не обращаешь, но она медленно-медленно расширяется, начинает засасывать всякий мелкий сор. Проходит секунда, две, ты еще мог бы сбежать, но уткнулся в бумажки и по-прежнему не видишь опасности. Однако вот уже нога зависает над пустотой. Ты удивляешься, а затем осознаешь все и сразу. Внизу – лишь мгла и бездна.