окно бросаться не стала, в прическу Эмме не вцепилась, а просто сменила дома замок на двери, вынесла Фролычу чемодан, вручила изъятые у Эммы ключи от съемной квартиры и попросила из ее жизни исчезнуть навсегда.

Как уж у нее сил достало — просто невероятно.

В это самое время происходили вот какие события. Николая Федоровича назначили первым секретарем райкома партии, и он Фролыча пригласил к себе вторым. Место первого секретаря райкома комсомола, таким образом, освобождалось, и на него шел я. Все уже было согласовано, а тут эта история. Какую роль в дальнейших событиях сыграл Евгений Иванович, я не знаю, но похоже, что без него не обошлось. Непохоже, чтобы он орал на всех углах, что его зять — распутник и потаскун с полным отсутствием морального облика, он был человеком системы и знал, как подобает себя вести, поэтому, скорее всего, просто сигнализировал кому надо, что у предполагаемого второго секретаря райкома не все в порядке с личным делом, и оставил принимать решение тем, кому это полагалось по долгу службы.

Что назначение может в лучшем случае застопориться, а то и вовсе не произойти, Фролыч прекрасно понимал и ходил мрачнее тучи. Хуже всего было, что и все вокруг, хоть и не были в курсе, но чувствовали… это ведь знаете как, если назначение ожидается вот-вот, но день, неделя, еще неделя, а ничего не происходит, то чиновное окружение смотреть на тебя начинает как на конченого человека. Это уже генетический код работает, и воспринимаешься ты как подозрительный отброс, наконец-то выведенный на чистую воду.

И тут Фролыча вызвал Николай Федорович и предъявил ему ультиматум. Деталей их разговора я не знаю, но вкратце дело было так. Если человека собственная жена выгоняет за порог за неправильное поведение в быту, то в райкоме партии такой человек работать не может ни на какой должности. Это не обсуждается. С семейным положением следует определиться, потому что иначе никакие кадровые вопросы в положительном смысле решены не будут. А в отрицательном для Фролыча смысле — именно что будут, место в райкоме комсомола тоже придется освободить. Развод — это для анкеты неприятный момент, конечно, но сейчас к этому относятся легче, поэтому ты, Гриша, решай да побыстрее. Либо ты разводишься, но только по-тихому, чтобы никакое грязное белье на публике не полоскалось, либо возвращаешься к жене. И не заставляй меня заподозрить, что у тебя в башке сперма вместо мозгов.

Фролыч все понял правильно и рванулся определяться с семейным положением.

— Она просто дура! — кричал он, меряя шагами мою столовую. — Настоящая конченая дура! Просто ничего не понимает, рехнулась совершенно! Собирается прожить на сто двадцать, которые ей там в издательстве платят? Да пусть! От меня она ни копейки не дождется, идиотка! У нее же единственный шанс человеческой жизни — это я. Отца ее не сегодня, так завтра на пенсию спишут, я ей объясняю, так вот буквально, — он с силой постучал кулаком по голове, — вот так до нее доходит, или она считает, что найдет, кто ее будет содержать? Сейчас она найдет! Она же в жизни деньги считать не умела, она понятия не имеет, что сколько стоит. Хочет в районную поликлинику походить к дежурному стоматологу — да пожалуйста, в очереди за общепитовскими котлетками постоять — милости просим. Она ведь из коровьего вымени супчик еще не пробовала — теперь попробует, опомнится, да уже поздно будет, ничего не поправишь. Я ей объясняю русским языком, а она свое талдычит. Шизофреничка! Стерва! Сука!

Когда он немного успокоился, перестал бегать по комнате и сел, то рассказал, что принять его обратно Людка категорически отказалась.

— Я ей внушаю, что это просто бес какой-то попутал, что один-единственный раз и был с этой сучкой, что она меня практически изнасиловала и специально так все подстроила, чтобы нас с Люшкой рассорить. Шлюха подзаборная! И что не был я с ней ни в каких кабаках и не ездил никуда, ни на какую дачу, и квартиру она сама сняла, а мне она на дух не нужна и не была нужна, что все это интрига такая. А она…

Фролыч вытер глаза и уставился на пустую рюмку. У меня просто сердце разрывалось, такой он был побитый, и так было его жалко.

— Она за мной следила, — объявил Фролыч. — Она за мной все эти годы следила. В записную книжку мою лазила. Представляешь, тварь какая! Я думал, что с женой нормальной живу, а она на меня досье составляла. Все переписала себе, все телефоны. Вот, говорит, некий Светланин, давай попробуем позвонить вместе, интересно, кто снимет трубку и что ответят. Ты представляешь себе? У меня, говорит, есть парочка номеров девушек, которые сюда звонили и Сашу какого-то спрашивали, не хочешь с ними побеседовать? Я говорю: «Ну раз ты так, давай разведемся и закончим эту историю». А она мне: «А ты, — говорит, — подумай, как ты со мной разводиться собираешься, я ведь молчать не стану. Все скажу как есть. Многим интересно послушать будет». Что делать, Квазимодо? Скажи. У меня просто голова раскалывается, ведь все псу под хвост.

Положение было аховым. Но один шанс все же просматривался, и я про это Фролычу сразу сказал. У шанса было имя и отчество — Евгений Иванович. Фролыч должен был любыми путями добиться встречи, ползать в ногах, просить прощения за то, что так обошелся с единственной и любимой дочерью, признавать свою непростительную вину, посыпать пеплом голову, клясться в любви к Людке, искренне раскаиваться, обещать, что больше никогда-никогда-никогда, и умолять о заступничестве и помощи.

Основная надежда была на то, что Евгений Иванович, человек тертый и умудренный жизнью, прекрасно понимает, что жизнь с перспективным и успешным человеком, у которого уже многое в жизни сложилось как надо, существенно привлекательнее положения соломенной вдовушки или разведенки. Поверит он Фролычу или не поверит— это второй вопрос, я, например, считал, что ему выгоднее поверить, чем наоборот. Проще поверить, чем посадить себе на шею реальность в лице непристроенной дочери. Если бы он все еще в своей бронетанковой академии был царь и бог, от женихов отбоя бы не было, претенденты на танках дуэли из-за Людки устраивали бы, но сейчас пенсия на пороге, а это серьезно. Как уж он там будет Людку уговаривать — его дело.

Прошел день. Потом еще один. А потом я пришел вечером с работы, а на лестнице, на ступеньках, Людка сидит.

— Гостей принимаешь? — спрашивает. — Не помешаю?

Я не только что ее,