— Чтобы сказать, что она больше не собирается с ними встречаться? — пробормотала Айрин.

— Нет, — резко ответила Фелисити. — Я велела ей не говорить этого. Думаю, Тони согласится со мной, когда узнает. Не стоит взрывать эту бомбу. Дети наверняка расстроятся, так что лучше постепенно приучить их к этой мысли. Они не должны думать, что мать бросает их навсегда. Это было бы слишком жестоко.

Айрин со стуком поставила на тумбочку пустой бокал.

— Хочешь оставить себе путь к отступлению, если дело пойдет из рук вон плохо? Фелисити рассердилась, но не слишком. Она и сама думала об этом. Хотя знала, что это бессмысленно. Что бы ни случилось, Саманта никогда не заберет их. Отныне она, Фелисити, мать одного ребенка и мачеха троих.

— Дело не в этом. С твоей стороны нечестно даже предполагать такое. Просто я не хочу расстраивать детей сильнее, чем необходимо. Ужасно быть ребенком и знать, что мать тебя не любит. Честно говоря, я не думаю, что они поверят этому. Несмотря ни на что, они очень преданы Саманте.

А я ревную. Конечно, Фелисити только подумала это, но матери ничего не сказала. Она стыдилась этого чувства. Старалась вытравить его, но не могла. Иногда ей казалось, что нужно переехать в другой дом. Как и предсказывала мать, по Черри-Триз все еще бродит призрак Саманты. Фелисити до сих пор попадались старые книги с именем Саманты, аккуратно сложенные стопки белья, оставленные ею в комодах и сильно отличавшиеся от сложенных Фелисити, куда менее аккуратных; списки дел, которые надо было сделать, лежавшие в ящиках валлийского шкафа.

Находя эти списки, разгневанная Фелисити рвала их на клочки, потому что в них перечислялось именно то, что должна была сделать она, но не сделала.

— Ты сама знаешь, что Тони о ней не думает. — Айрин Хоббит насмешливо смотрела на дочь.

Фелисити допила бокал и состроила гримасу. Притворяться перед матерью не имеет смысла. Та знает все ее слабые места и непременно попадает в них.

— Иногда думает, — призналась она. — Хотя бы из-за денег. — И, не успев спохватиться, добавила: — Саманта оставила его без гроша за душой.

— Ох… — Айрин переварила эту новость, а потом сказала: — Значит, ты не слишком обеспечена.

— Мягко сказано, — ответила Фелисити. Мать фыркнула.

— Саманта из тех женщин, которые оставят без гроша любого. Но Пирс, кажется, сделан из другого теста. Похоже, она нашла себе ровню. Они прекрасно подходят друг другу. Оба холодные как рыбы. Но никто не знает, сколько продлится эта связь. Судя по тому, что я слышала от Венеции, едва ли это надолго.

Фелисити улыбнулась.

— Странно. Саманта говорила примерно то же самое.

— Но с Тони вы счастливы и без денег. Я права? Фелисити встала, взяла бокал матери и вместе со своим отнесла его на кухню.

— Да, мы действительно счастливы. Так что не волнуйся. А что касается денег… Мы справимся. На хлеб и воду хватит.

Внезапно Айрин стала серьезной.

— Но что ты будешь делать? — спросила она. — Что ты будешь делать, если забеременеешь?

Фелисити вздохнула. Она чувствовала себя измученной. День был трудный. Все утро она говорила по телефону с возбужденным автором, который сначала не мог поверить, что его труд принят, а потом не желал соглашаться, что его драгоценная рукопись нуждается в редактировании. Она готова была бросить трубку и сказать, что хоть книга неплохая, но премию Букера за нее никогда не дадут. Однако вовремя прикусила язык и попыталась говорить мягче. В конце концов это помогло. Остаток дня ушел на борьбу с другими проблемами — авралами, до которых авторам не было дела, неподходящими обложками, задержками в типографии. А затем был обед с нервной, издерганной Самантой.

Фелисити чувствовала себя выжатой как лимон. Ей хотелось спать, а не отвечать на риторические вопросы. Она громко зевнула и сказала:

— Спокойной ночи, ма. Увидимся утром.

— Не увидимся. Я уеду задолго до того, как ты проснешься. Завтра я открываю новый киоск на Брик-лейн и встану в семь часов. Поэтому отвечай сейчас. Что ты будешь делать?

Фелисити испустила тяжелый вздох и устало улыбнулась.

— Беременность в мои планы не входит, — сказала она. — И в планы Тони тоже. Мы оба считаем, что четверых детей вполне достаточно.

— Очень разумно, — сказала мать. Но Фелисити видела, что она слегка разочарована.

Венеция смотрела на детей, юная энергия которых переполняла ее маленькую гостиную, и ощущала любовь, радость, но более всего невыносимую беспомощность. Почему они так утомляют ее? Не потому ли, что она находится на противоположном от них краю жизни?

За спинами детей стояла улыбавшаяся Саманта, встревоженная, но решительная. Венеция почувствовала раздражение. Считает, я не знаю, что она хочет сплавить мне детей, сердито подумала старуха.

— Почему вы все свалились мне на голову без предупреждения? — спросила она, не желая облегчать Саманте жизнь.

— Я не сообразила, что тебе требуется предупреждение, — сказала Саманта. — Думала, ты обрадуешься.

— Людей моего возраста нужно предупреждать обо всем заранее, — бросила Венеция. — Прошли те времена, когда я могла приготовить обед за пять минут. Детям придется есть картошку из микроволновки. В холодильнике больше ничего нет.

— Мы пришли, чтобы увидеться с тобой, — широко улыбнулся Филип. Бейсболка — барометр его настроения — была надета задом наперед, и Венеция поняла, что должна благодарить небо. Прошлый опыт научил ее бояться дней, когда его шапочка была надета правильно.

— Маме нужно пройтись по магазинам, — сказала Хилари.

— Я не хотела оставлять детей в доме Пирса, чтобы они не перевернули его вверх дном. Уборщица приходит только раз в неделю.

Саманта красноречиво посмотрела на часы. К одиннадцати ей надо было успеть в парикмахерскую. Реакция Венеции удивила и обидела ее. Разве бабка не ворчала, что редко видит детей? Странно… Почему она недовольна? Почему говорит, что не справится? Раньше она справлялась. В отличие от меня, Венеция настоящий боец, думала Саманта, все еще слабая после аборта. Она хотела признаться в этом Венеции, но не смела. Саманта смотрела на бабку, но видела не старую усталую женщину, а властную, подтянутую Венецию времен своего детства. Женщину, которой она всегда немного боялась и в то же время восхищалась ее стойкостью.

— И привезла их сюда, чтобы они перевернули мой дом, — проворчала Венеция. — А уборщиц у меня нет вообще, — помедлив, сказалаона.

— Ох, бабушка, не сердись, — сказал Питер. — В последнее время мы редко тебя видим.

Венеция смягчилась. Питер был ее любимцем. Ей показалось, что мальчик слегка осунулся. И недавно плакал. Она взяла его за руку и пристально осмотрела всех троих. Выглядели они неплохо, утратили прежнюю одутловатость и загорели дочерна. Возвращение в Черри-Триз явно пошло им на пользу. Но тут было что-то другое. Вежливая отчужденность, за которой скрывались тоска и одиночество. Она присмотрелась как следует и поняла, что плакал не только Питер. Одежда на них была поношенная, а юбка, из которой Хилари за лето выросла, прикрывала так мало, что Венеция не могла этого одобрить.