— Хватит, — сказал Джулс. — Я больше не могу все это слушать.

Морин со страхом в распахнутых глазах обернулась на глухой, безжизненный голос бывшего любовника.

— Джулс… Джулс, пойми, я представления не имела, что случится потом…

Он медленно покачал головой, как неисправный автомат, который с трудом принимает команды от слабого радиосигнала.

— Не надо. Ни одного слова не собираюсь слушать. Пошли отсюда, Дудлбаг.

Дудлбаг растерянно посмотрел на друга. Его голос, обычно такой уверенный и твердый, теперь прозвучал нерешительно.

— Джулс… я думаю… честное слово, нам надо остаться. Мы нужны ей сейчас. Давай выслушаем ее и…

Джулс развернулся и направился к двери. Открыл ее и, глядя в коридор, тихо сказал:

— Или ты со мной, или с ней. Выбирай. Я ухожу.

* * *

— Вся моя жизнь — одно сплошное бесконечное дерьмо.

— Неправда.

Джулс и Дудлбаг сидели за маленьким грязным столиком в «Таверне святого Чарльза». Джулс не захотел идти туда, где мог встретить знакомых. За исключением двух друзей и нескольких сонных посетителей у барной стойки темная, неопрятная таверна была пуста. Большая часть ее клиентуры сидела сейчас несколькими кварталами вверх по улице — в «Трамвайной остановке».

— Нет, правда. Правда. Одно сплошное дерьмо. Когда я рассказывал тебе про те четыре недели и про то, как ездил в Батон-Руж, то не все рассказал. Я сделал кое-что очень стыдное. Такое, чего не забуду, сколько бы мне ни осталось жить на свете.

Дудлбаг задумчиво помешал свой кофе.

— Я уверен, ничего особенно страшного в этом нет. Всем случается делать такие вещи, которых потом приходится… э-э… стесняться. Даже мне.

Он слабо улыбнулся, надеясь, наверное, увидеть ответную улыбку. Ее, однако, не последовало. Лицо Джулса оставалось каменным.

— Ты когда-нибудь трахался с собакой?

И тут его словно прорвало. Он рассказал Дудлбагу все. Рассказал, как на одной из улиц Батон-Руж встретил дворнягу, как залез в магазин и украл ей собачьего корма, как презрел все нормы и правила цивилизованного вампира, превратившись в волка, чтобы разделить с псиной ее трапезу. Наконец рассказ приблизился к самому худшему. Лицо у Джулса стало совершенно серым.

— Я даже не успел толком понять, что происходит. Сначала на земле лежал, думал, сейчас брюхо от еды разорвется, а потом вдруг раз — и нюхаю собачью задницу. И, главное, думать ни о чем больше не могу. Со мной в жизни ничего похожего не случалось. Чувство такое, будто у меня, кроме носа и члена, ничего не осталось. Короче говоря, не успел я глазом моргнуть, как залез на нее верхом и уже делал свое дело. Какой-то части меня было ужасно противно. В смысле, я ведь насиловал бедную беспомощную псину. И потом, у меня же член в собаке находился! Пускай в тот момент я и был волком. Но другая часть… Дудлбаг, я еще никому в этом не признавался. Даже себе не признавался. Другая часть меня радовалась. Я умирал от счастья, что больше не один, пускай моей подругой и стала блохастая дворняжка. Какая-то часть меня наслаждалась всем этим — ощущениями, запахами… чувством, что я сам себе полностью не подчиняюсь.

Какое-то время Дудлбаг молчал. В таверну вошел посетитель, в открытую дверь ворвалось дребезжание позднего трамвая, а ветерок занес бумажную кепку из соседней закусочной. Дудлбаг глотнул кофе.

— Честное слово, Джулс, я не знаю, что сказать. — Он снова попытался улыбнуться. — Если у твоей подружки родятся щенки, назови одного в мою честь, ладно?

Джулс, казалось, не слышал.

— Теперь еще это. Как она могла так поступить? Разрушила мне жизнь, потом врала, снова врала и опять врала… Знаешь, Мо была для меня всем. Она сделала из меня вампира и стала практически второй матерью. Научила всему, что надо знать вампиру, — точно так же, как я учил тебя. Когда я встретил Морин первый раз в жизни, то понял сразу — это самая великолепная женщина из всех, что я видел, и самая великолепная из всех, что когда-нибудь увижу. Поверить не мог, когда она меня — меня! — выбрала своим парнем номер один. Своим возлюбленным, как она говорила. Она много лет оставалась моим лучшим другом, не считая, может, только Эрато. Господи, да мы были почти женаты! Во всяком случае, ни одной женщины ближе, чем Морин, у меня не было… Сказать тебе, что самое плохое? Я на нее молился. Мне всегда казалось, что она лучше, чем я. Почему, думаешь, я терпел столько лет? Каждый раз, когда она говорила мне всякие гадости, я себе повторял: «Джулс, заткни пасть и не вякай. Ты сам все это заслужил, поэтому молчи и слушай. Может, чему-нибудь научишься. Мо — умная женщина, а как вампир она гораздо лучше, чем ты. Она знает, что делает». Даже тогда, когда поступал не так, как она говорит, когда не мог понять ее, я все равно старался! Знаешь, что держало меня на плаву весь последний месяц, когда все, к чему я прикасался, превращалось в дерьмо? Мысль о том, что, как бы пакостно дело ни обернулось, чего бы я там ни напортачил, Мо меня примет. А если Мо примет меня, значит, я еще чего-нибудь да стою… И что получилось? Она ничуть не лучше меня. Ни капельки. Еще до того, как ты на свет появился, Морин снова и снова повторяла, вбивала в голову как гвоздь: «Делать чернокожих вампиров нельзя». Будто это самый страшный грех во вселенной. Мне ведь не раз хотелось. До того, как встретить тебя, и после того, как ты ушел, среди моих хороших приятелей были чернокожие парни — не женатые, без детей, которые ничего не имели бы против бессмертия. Черт его знает, сколько раз я думал, как здорово, если бы один из них тоже стал вампиром, и каждый раз слова Мо вспыхивали у меня в голове будто огромная неоновая вывеска: «Делать чернокожих вампиров нельзя». Ну, нельзя так нельзя, думал я, Мо больше знает. Мо умнее. Мо лучше. А выходит, ни черта она не лучше. Выходит, она просто-напросто чертова врунья, лицемерка и ничего больше… Такое паршивое чувство, словно ничего и никогда уже в моей жизни не исправится. Сначала я думал, может, все наладится. Может, когда-нибудь все вернется на свои места и жизнь у меня опять станет такой, как раньше… Ни черта у меня не наладится, Дудлбаг. Станет только хуже. Дерьмо станет еще дерьмовее. Ничего хорошего меня не ждет. Ничего.

Дверь снова открылась, сквозняк подтолкнул грязную бумажную кепку к ноге Джулса, а тот даже не потрудился ее пнуть. На этот раз Дудлбаг шутить не пытался. Он посмотрел на чашку холодного кофе перед Джулсом.

— Сходить принести тебе горячего кофе?

— Спасибо, не хочется.

— А чего тебе хочется? Что я могу для тебя сделать?

Джулс задумался. Голова у него работала с трудом. Мысли, казалось, вязли в густом темном сиропе.

— Можно я у тебя какое-то время поживу? Так спать охота. Больше ничего, только спать. Я ведь не могу… не могу туда вернуться…

В отеле Дудлбаг переговорил с консьержем. Тот, с радостью получив щедрые чаевые, разбудил управляющего и объяснил ему ситуацию. Управляющий, как обычно, отнесся к уникальным запросам творческой калифорнийской элиты с большим сочувствием и сделал ряд звонков. Спешные переговоры встали Дудлбагу в пятьсот долларов с его карты «Америкэн экспресс» и клятвенное обещание перечислить завтра еще тысячу на счет организации «Католическое милосердие» и закончились тем, что владелец музыкального магазина «Уэрлайн» той же ночью доставил в коттедж «Губернатор Клейборн» пустой корпус от рояля. Огромный деревянный короб с откидной крышкой занял в гостиной почти все место.