– Сколько слов мы еще найдем, если продолжим в том же духе? – спросил Иван.

– Наверное, много, да? Ведь нам известно много слов.

– Нет, если считать только те, что совпадут.

– А! Тогда не знаю.

Мы пошагали к парковке. Темнело всё быстрее и быстрее.

* * *

Зоны самообслуживания на заправке не было, поэтому мы подъехали к зоне комплексных услуг и слезли с мотоцикла. К нам засеменил тощий конопатый парень. Иван разглядывал цены. Мы с парнем встретились взглядами. Я в тот же миг поняла, что мы с ним ровесники и что он тоже это понял. Иван отвинтил крышку бака. Парень вынул из гнезда пистолет и вручил его Ивану. Мы стали наблюдать, как Иван наполняет бак.

– Классная тачка, – сказал парень.

– Спасибо.

– Ямаха?

– Судзуки.

Слово «Судзуки» было написано прямо на баке.

– Да? – Парень взял у Ивана деньги и неторопливо побрел к офису.

– Вот такие комплексные услуги, – заметил Иван, включая зажигание.

В Кембридже часы на банковской башне показывали 8:40. Мы пошли в столовую к Ивану. Во время сессии столовые работают допоздна. За столиком у входа два студента упали головами на книжки – то ли спят, то ли убиты. Девушка в углу уставилась на свои учебные карточки с невероятной свирепостью, словно собиралась их сожрать.

На столике рядом с бойлером лежала бо́льшая часть торта, на котором еще можно было различить рукописные буквы: «С днем рождения, майские дети!» Рядом стояла корзина с бананами. Мы взяли по стаканчику чая, по банану и сели за столик. Иван рассказал историю, как он вместе со своей девушкой пришел в одно будапештское кафе и наглый официант отказывался принимать у Ивана заказ по-венгерски.

– Он упорно обращался к моей девушке по-английски. Своим английским он ужасно гордился. Она не понимала ни слова, но он всё равно уперся, и ни в какую.

Мы попивали чай и смотрели в окно.

– Есть одна вещь, которой я про тебя не знаю, – сказал Иван, – насколько ты себя чувствуешь американкой, а насколько – турчанкой? Как ты себя ощущаешь, когда приезжаешь в Турцию? Так же или по-другому?

– Я ощущаю себя ребенком.

– Маленькой девчонкой, да? Это, наверное, ужасно.

– Я научилась турецкому в три года, поэтому знаю не очень много слов. Я могу говорить не на любые темы, – сказала я. – А ты? Как ты ощущаешь себя в Венгрии?

Иван двигал свой бумажный стаканчик в разных направлениях, словно короля под шахом. Он ответил, что в Венгрии люди честнее. Если они считают, что ты делаешь глупость, то так тебе и скажут. Американцы – вежливее и отстраненнее, будто у каждого свой мирок. – Невозможно определить, нравишься ты человеку или нет, – говорил он. – Ты не можешь сблизиться. Всюду – эти блоки.

– Блоки, – эхом отозвалась я.

– Я знаю, что об Америке бытует стереотип: «О, она очень безличная! О, я чувствую себя одним из безликой толпы». Но я не это имею в виду. Я не говорю, что Венгрия гораздо лучше. В целом я считаю, что обособленность – это хорошо. Я очень рад, что не сближаюсь с большинством из своих знакомых. В Венгрии тебе сразу стали бы нести всю эту хрень. – Он сделал паузу – судя по всему, вспоминал всю эту хрень, которую ему доводилось слышать в Венгрии. – Разумеется, – продолжал он, – тут можно чувствовать себя чрезвычайно защищенным. В Венгрии ты уязвимее.

– Понимаю, – сказала я. – То есть здесь ты неуязвимее.

– Ну, наверное, не всё так просто.

Я допила чай и положила в пустой стаканчик кожуру от наших двух бананов. За окном светофор переключился на зеленый. Вдоль реки несся велосипедист с мигающей задней фарой. Я снова перевела взгляд на Ивана и увидела, что он на меня смотрит.

– Мне пора, – сказал он.

– Ладно, – ответила я. У меня появилось стойкое ощущение: наконец что-то завершилось, но это не причиняло боли – наоборот, я чувствовала облегчение. – Спасибо.

– Что?

– Спасибо – за сегодняшний день. Я хорошо провела время.

– Ну что ты, Селин. Это я должен благодарить тебя. Это я хорошо провел время, – он отодвинул стул и встал. – Теперь тебе пора идти домой и снять уже этот мокрый купальник.

Мы пошагали от речки в направлении двора – мимо его припаркованного мотоцикла. Когда мы оказались на Квинси-стрит, Иван свернул налево, а я пошла прямо. Было темно, на перекрестке я на миг задержалась и оглянулась в его сторону. Он выглядел таким свободным, шел немного ссутулившись, рубашка сзади слегка развевалась. Я перешла улицу у банка, часы на башне показывали ровно 9:20.

* * *

На следующий день, в пятницу, у меня было ощущение новой эры. Ханна весь день сдавала экзамены, поэтому я сидела в нашей общей комнате и писала работу по философии на тему предложений о действиях. Никто не знает, как поместить предложение о действии в систему логических обозначений. Дональд Дэвидсон считает, что действие – это такая дополнительная невидимая штука, спрятанная внутри предложения. По его мнению, ее нужно называть х. Я читала и перечитывала примеры.

Я направил свой звездолет к Утренней звезде.

(х) (Направил (я, свой звездолет, х) & (к Утренней звезде, х))

Разве со звездолетами так бывает?

Телефон не умолкал. Сначала позвонил парень из нашей философской группы спросить, не знакома ли я со статьей П. Ф. Стросона, где говорится, что если единичные объекты парафразибельны, из этого вовсе не обязательно следует, что в языке от них можно отказаться.

– Я прямо вижу ее перед собой, – говорил он. – Она похожа на рукопись, шрифт – как «курьер». Я даже представляю себе нужный абзац. Он в левом нижнем углу на странице слева.

– Если видишь ее перед собой, почему не можешь прочесть?

– Не срабатывает.

Стоило повесить трубку, как телефон снова зазвонил.

– Алло? – сказала я. Я напомнила себе: это не может быть Иван, поскольку я знаю, что он больше не позвонит.

– О, Олег!

– Ральф! Как твоя химия?

– Если вдуматься, профессия врача не вдохновляет. Слишком уж в духе среднего класса.

– Точно. Белые халаты перед Днем поминовения.

– А вот нефритово-зеленые халаты мне нравятся.

– Тут возможен компромисс. Например, носить их днем.

– Может, обсудим вопросы дизайна за ужином?

– Давай через часик? Я еще пишу работу.

– Работа по философии! Какой я бестактный, забыл спросить. Как она продвигается?

– Страниц пока маловато.

Через пять минут снова раздался звонок. Некто по имени Джаред интересовался, не хочу ли я подумать о том, чтобы отдать за него голос на выборах в неведомый мне комитет.