― Симпатичные все. Но самый симпатичный ― я, ― признался Казарян.

― Тогда потряси его, Рома. На отработку первого варианта вам два дня. Приступайте.

В пустынном до таинственности коридоре Центрального Комитета комсомола четко звучали твердые каблуки. У двери с черной табличкой, на которой золотом было написано имя хозяина кабинета, стук шагов прекратился.

Владлен Греков вошел в приемную комсомольского вождя. Ему тренированно улыбнулась секретарша:

― Вас ждут.

― Наслышан, наслышан, ― поднялся ему навстречу владелец кабинета, невольно покосившись на телефонный аппарат с гербом. ― Проходи, садись, будем разговаривать.

― За меня уже, наверное, сказали. ― Владлен застенчиво сел на край кресла, сжал коленями нервно сложенные вместе ладони. ― Просто я готов и очень хочу работать.

― Люблю вас, военную косточку, за ясность и определенность. Такие, как ты, очень нужны в комсомольской работе. Ты даже представить себе не можешь, как страдает дело от несерьезности, мальчишеской расхлябанности, крайней засоренности голов основной массы руководителей первичных организаций и даже функционеров центральных органов. Четкости в исполнении заданий, дисциплинированности, отсутствия каких бы то ни было колебаний в проведении генеральной линии, ― именно тех качеств, которыми так славна армия, ― недостает нам, комсомольцам. Ну, так решаем: в отдел военно-физкультурной подготовки, инструктором.

― Николай Алексеевич, вы должны понять меня...

― Почему вдруг на "вы"?! ― грозно удивился сорокопятилетний заматерелый хозяин кабинета. ― Мы с тобой ― комсомольцы, соратники по Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в этом мы хотим отличаться от армии. Так что ты говорил?

― Я на юрфак МГУ, на вечернее, документы сдал. Хочу продолжить образование, хочу со временем стать на боевые рубежи охраны социалистической законности Родины. А военно-физкультурные дела весьма далеки от будущей моей работы.

― Резонно, резонно, ― владелец кабинета широко зашагал. ― Что ж, тогда ― общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю. Завтра можешь ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович? Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?

― Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.

― Ты знаешь, ты! ― поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:

― Ты же знаешь...

Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала с ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал ― и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он ― на них.

Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:

― Ух вы, мои красавцы! ― И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.

― А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста ― примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие. ― Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами. ― Как твои дела?

― Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?

― Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.

― Будем на это надеяться. У тебя что?

― Вот эти трое.

― Что ж, надо исповедаться. ― Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну. ― Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда ― они не дураки, они про это знают ― мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.

― Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.

― Я не против, Сережа. ― Казарян тянул время, не решаясь сказать важное. Но все же решился. ― Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по кличке Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленым? Конечно знаешь: у него не было ни копья. А почему у него не было ни копья, ты не знаешь, наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был, и он мне сказал, что накануне скока он вполусмерть укатался в карты. Все спустил, до копейки.

― Зачем ты мне все это рассказываешь? ― настороженно спросил Ларионов. Он уже догадался, о чем хочет поведать ему Казарян, но не хотел, чтобы это было правдой.

― Для сведения, Сережа. Раздевал Серафима известный катала Вадик Клок. И не его одного. Среди пострадавших ― кукольник-фармазон Коммерция и залетный ростовский домушник, не пожелавший никому представиться. Обращались к нему просто: Ростовский.

― У кого играли? ― быстро спросил Ларионов.

― У Гарика Шведова, известного тебе ипподромного жучка, приятеля Клока.

― Что ж они, не знали, что на каталу нарвались?

― Поймать его, дурачки хотели. Боюсь, Сережа, что Санины опасения оправдаются, и нам достанется второй вариант. ― Ничего не знал Казарян (официально) об отношениях Ларионова с Клоком, он и не предполагал ничего, сообщил только сведения о некоторых представителях преступного мира.

― Когда пойдем Смирнову сдаваться: сегодня вечером или завтра утром? Правда, сегодняшний вечер еще наш.

― Завтра, ― не глядя на Казаряна, решил Ларионов. ― Мне кое-что проверить надо.

Была пятница, поэтому его пришлось искать, искать весь вечер. Нашел-таки. Нашел в бильярдной Дома кино, временно расположенного в гостинице "Советская", в связи с ремонтом здания на Васильковской.

В светлом уютном помещении Вадик Клок гонял пирамидку с молодым лысоватым кавказцем. Кавказец, играя на выигрыш, вел партию по-маркерски осторожно, а Вадик, шикуя, рисковал. Ларионов дал ему проиграть пятьсот, а потом глазами указал на дверь. Клок, передавая кий саженному красавцу, попросил его слезно:

― На одного тебя надежда, Эрик. Попотроши Карлена как следует. За меня.

Красавец ослепительно улыбнулся и склонил маленькую голову с идеальным пробором в знак согласия. Клок тихо расплатился с кавказцем и побрел к выходу. Подождав немного, направился за ним и Ларионов.