Агнешка. Ягинка. Лисичка золотая, лесная травница.

За каждым углом мерещилась она Иларию, в каждом окне.

Вот и сейчас, едва подошел он к черному крыльцу, как мелькнуло что-то: черное одеяние да коса вольная, рыжеватая. И шаг легкий, быстрый, ее шаг почудился.

— Пришел? — выдохнула Агата радостно. Словно за ней он шел от самого Бялого, а не за той, что вернула к жизни, руки вылечила. Захотелось ответить бабе глупой, хоть и княгине: «Пришел, раз стою. Или сама не видишь?!»

А сказал:

— Здравствуй, матушка-княгиня.

— Агатой зови. Другие здесь князья.

Иларий поклонился.

— Вот. Возьми.

Агата протянула ему кошелек.

— Письмо боюсь писать. Ну, как перехватят. А на словах скажи Якубу, чтоб не удумал глупости какие чинить. Помер Тадеуш-баламут, не на того зверя попер со своей книжкой. Пусть Якуб поостережется. Скоро Эльке родить. Будет у Черны наследник. А там кто знает, что может приключиться… с его батюшкой?

Поняла, что лишнего сказала. Мелькнул в широко распахнувшихся глазах страх.

Иларий поклонился: понял, мол.

И снова померещилось в окне знакомое лицо. Он дернулся рассмотреть, да не успел — исчезло.

— Да что ты все выглядываешь, Илажи? Не видит нас никто.

— Девка там. В черном вся, коса рыжеватая, — проговорил Иларий, посматривая на окно. — Ну как она скажет, что чужой маг приходил?

— Эта не скажет. Ханна это, повитуха при Эльжбете, — махнула рукой Агата. — Себе на уме баба, смолчит. А если и скажет, мало ли, полюбовника я себе завела. Рано мне в старухах ходить. Я ведь вдовая.

«Ханна… — Не слышал уже Иларий, что болтала княгиня, только стучало в голове молотом: — Ханна. Говорил бородач, что собака пришла с какой-то Ханной».

— Останусь я еще на денек, матушка-княгиня. Не могу вот так уехать, тебя одну здесь оставить.

Щеки Агаты зарумянились, глаза заблестели в темноте.

— Спасибо, Илажи. Опасно тебе…

— Не опаснее, чем в поле весной. Что тут, что там волки, да только я княжий манус, мне не с руки волков страшиться. Завтра, как стемнеет, оставь мне вот этот ставень незапертым. Девкам-мертвячкам я всегда заклятьем глаза отведу.

Склонился, поцеловал край подола. Агата опустила руку на склоненную голову мануса, запустила пальцы в черные кудри.

Перебирала с улыбкой.

Сердце билось, словно пташка в силке: не летит, а рвется, страха и горя полное. По щекам потекли слезы.

— Что там супруга моя, Ханна, здорова ли?

Агнешка едва не подскочила, услышав голос князя за спиной. Долго ли стоит он тут, видел ли, как приходил ко княгине красавец-манус?

— Здорова, Владислав Радомирович. Велела на реку пойти, принести воды холодной. Ноги у нее отекают, вот и обтираем мы с Надзеей водой. Из колодца не велит, говорит, там больно студеная.

— А Надзея что не пошла? Что тебя в темень услали? Или сама убежала от этих гадюк по воду?

Агнешка поблагодарила судьбу, что застал ее князь в темноте, не увидел заплаканного лица. Авось и дрожь в голосе принял за обиду на Эльжбету. Руки-ноги тряслись, да только, по счастью, уж знает князь, что нельзя ему к лекарке прикасаться, к Бяле — не заметит, как колотит ее, как бросает в жар.

— Сама убежала, — сказала она, стараясь, чтоб ответ звучал весело, да получилось не так — с тоской, с болью.

Две фигуры на крыльце стояли, недвижимы. Женщина запрокинула голову, подставила луне бледное лицо, прикрытые глаза. Мужчина жадно целовал ее руку, а ветер, всезнающий сводник, шевелил его черные кудри, пускал волнами, как ночное море.

Слишком долго задержала на них взгляд Агнешка.

— Он это, верно, Ханна? — не спросил, сам себе ответил Влад. — Вот и пришло время трусливому кобелю клеймену быть.

Двинулся князь к двери, Агнешка выдохнула: «Стой» — и перегородила ему путь. Стукнуло об пол ведро. Уперлась лекарка обеими руками в грудь князя, в рубашку черную. Пробрался лунный луч в окно, заиграл на серебряном шитье.

Князь схватил Агнешку за плечи, хоть и осторожно, чтоб кожей кожи не коснуться, а крепко. Хотел отодвинуть.

— Стой, Владислав Радомирович. Не ходи. Уедет он завтра. Не знает он, что я здесь. Схорони, не выдавай!

Сжались княжьи пальцы, до боли впились, и ослабла хватка Чернского волка. И не держит, и не пускает.

— Отчего думаешь, что уедет?

— Денег ему дали. Знать, привез весточку из Бялого — и обратно в путь. Туда и дорога ему. Не выдай, князь!

Владислав придвинулся ближе. Грудь его под рубашкой горела, что камень в костре. Жаром палила Агнешке дрожащие ладони. Потянул ее к себе князь, хотела лекарка упереться ему в грудь, оттолкнуть, но отчего-то ослабели локти, согнулись. В глазах князя, в волосах, тронутых сединой, горела серебром луна. Владислав дышал глубоко и резко. Агнешка замерла, не в силах шевельнуться. Сердце билось гулко, казалось, слышит его Владислав Чернский, вровень с ударами сердца втягивает тонким носом воздух. Дыхание ее ловит. И в одно мгновение почувствовала Агнешка, какая буря в нем, какая силища, простому человеку неподвластная. И вся сила эта ничто перед ней, перед ее даром. Но пожелай она сейчас — и лютая гроза, заключенная в серых глазах князя, обрушится болью и мучением на мануса Илария. За то только, что посмел взять силой лесную травницу.

Агнешка стояла, глубоко и прерывисто дыша. Словно и сама того желала: проникнуть дыханием в самое сердце чернского властителя, проникнуть в голову его, в хребет, раствориться в грозовом взгляде, спрятаться там, позволив силе нечеловеческой, страшной защитить ее на веки вечные от зла и горя.

Мелькнула тень за окном. Стукнула створка.

Князь притиснул Агнешку к стене, заслонив собой. Агата со странной отрешенной улыбкой на губах прошла мимо них, не коснувшись. Не приметила. Умел князь глаза отвести. Значит, была уже у него на тещу петелька.

Но едва скрылась княгиня, Агнешка оттолкнула что есть силы своего нежданного защитника, схватила ведро.

— Супруга ваша воду ждет, — выпалила.

— Дай я помогу.

— Не к лицу князю по воду как слуге ходить. Я прислуга, моя и работа.

— А если он еще там?

Всхлипнула Агнешка, но замотала головой.

— Стыдно.

Сама не знала, чего стыдилась, того ли, что князь ей в водоносы просится, или того, что сердце от страха колотится и твердит вслед за Чернцем: «А вдруг он еще там?»

Стиснул челюсти князь, но ничего не сказал. Позволил пройти.

Агнешка скрыла голову черным платком, надвинула низко. Дождалась, пока нырнет в облако широкий костяной ножик луны, и побежала по тропинке к реке. Мерещился за каждым деревом черный плащ мануса Илария, окутал горячим облаком запах князя Влада. Тысячи запахов знала Агнешка, тысячи слов, чтобы рассказать о них, да только никак не могла травница сказать, чем пахла кожа князя, чем пахли губы его, склоненные еще недавно так близко к ее лицу, чем пахли тонкие хищные ноздри. Да и скажет ли кто, травник или маг, чем пахнет родная душа?