И все же человек был совершенно потрясен тем, насколько свободно чувствовали себя подданные Шигауханама в его присутствии.

Если многорукое божество и услышало его мысли, то не пожелало на них отвечать. Оно беседовало с человеком совсем о другом:

— Мне не нужней был несовершенный аухкан, каким ты мог стать, вдохни я в тебя и душу, и жизненную силу. Я воспользовался своей властью над жизнью и смертью, чтобы предоставить тебе право сделать выбор. Я всего лишь дал тебе возможность (согласись, это тоже немало) — а уж вернуться в этот мир ты решил сам.

Я дал тебе единственный шанс — помни это. Жизнь ценна лишь в том случае, если ее необходимо сохранять. Бессмертие очень часто заставляет забыть о том, как драгоценен и хрупок сосуд, в котором зарождается искорка живого. Боги Рамора давно не помнят этого, но я не понимаю, отчего смертные люди столь же кровожадны и злы. Они преступают ими же установленные законы, убивают и разрушают с такой легкостью, будто впереди у них вечность, чтобы исправить содеянное.

Они не думают о том, какую память по себе оставят, они не стыдятся и не сомневаются. Они уверены, что если сейчас с них не спрашивают, то не придется отвечать вообще никогда. А так не бывает, сын мой.

Души ваши гораздо мудрее, нежели вы сами, но у них очень тихий голос, а вы глухи к их мольбам и советам. Все Двурукие странно устроены: они не умеют слышать даже себя — что уж тут надеяться, что они смогут услышать иных.

Ты единственный из ныне живущих, кто способен понимать и нас, и своих бывших соплеменников. И ты сам принял это решение, Руф.

— И кто же я теперь?

— А кем ты был?

— Руфом Кайненом…

/Он прав — я не знаю, кем был. Храм Ягмы? Детство? Да полно, зачем притворяться? Смерть стерла эту память и не дала иной.

Уна… Да, я любил ее. Но любил так, как умел, а не как ей было нужно, и поэтому я не имею права говорить, что я был человеком, который любил. Хотя это, пожалуй, единственное, к чему я хотел бы вернуться.

Мать. Женщина, которая называла меня мальчик мой, — вот и все, что я о ней. знаю. И меня это не тревожит. И боли больше не причиняет.

Брат. Хм…

Аддон Кайнен. Безусловно, он заслуживает счастья. И я никогда не посмею — тем более после смерти Либины — заставлять его выбирать между мной и собственным сыном. Его сын существует во плоти, он настоящий, а не то чудовище, каким явлюсь к Аддону я, если вдруг явлюсь. Нет, ему будет легче думать, что я умер, нежели видеть, как я живу.

Вот и нет у меня Аддона.

Ни-че-го у меня нет./

Ты прав, великий Шигауханам. Я не знаю, кем был. Но ответ наверняка существует, если я все же вернулся в мир живых. Никто не рождается под этим небом просто так — это я твердо усвоил, — и, значит, есть во всем случившемся смысл и высокая цель, пусть даже я не помню об этом.

Я не стану тебя благодарить, бог, ибо за то, что ты со мной сделал, не благодарят. В каком-то смысле ты убил меня вернее и надежнее, чем мой бедный брат Килиан, вонзивший клинок мне в спину.

Но я не стану и проклинать тебя. Не из страха или трепета перед твоим могуществом, а потому, что дело уже сделано. И теперь мне придется учиться быть сыном и братом аухканов, как некогда в крепости Каин я учился быть Руфом Кайненом…

Что значит эта твоя мысль, бог?

— Я улыбаюсь, — отвечал Шигауханам. — Это ведь так называется, Руф? Подойди поближе, я расскажу тебе, зачем я пришел в этот мир. Тебе будет интересно.

Расколотые статуи ирруанских героев, бассейн с застоявшейся вонючей водой, в котором плавает кверху лицом раздутый посиневший труп со стрелой в груди, зарево пожара там, где когда-то возвышался царский дворец с расписными колоннами, напуганные и отчаявшиеся горожане мечутся между разрушенных и горящих домов…

На подворье маленького храма врывается всадник на взмыленном жеребце, и копыта коня выбивают звонкую дробь по каменным плитам.

— Таленар Аддон! — доложил запыхавшийся гонец. — Турнага схватили.

Турнаг, наместник покойного Баадера Айехорна в Ирруане, не признал наследницей погибшего его дочь от Сиринил из рода Кайненов и самовольно объявил себя орфом — правителем города.

Это случилось почти одновременно с прибытием Аддона Кайнена в Великую Газарру, к трону новой царицы Аммаласуны. Он едва успел принять из ее рук золотой раллоден таленара — верховного военачальника Газарры — и поприсутствовать при обрядах и жертвоприношениях, которые совершали в храмах всех почитаемых в государстве богов.

Конечно, самую щедрую жертву новоиспеченный таленар принес кровожадному Суфадонексе, хотя многочисленные сопровождающие отметили странное выражение лица Аддона — ни трепета, ни счастья, ни торжества, то есть чувств вполне понятных и объяснимых при данных обстоятельствах, а лишь какая-то веселая злость, азарт и… как будто что-то еще.

Это нечто не поддавалось объяснению. Кайнен вел себя так, словно бросал вызов всем богам Рамора; словно зашел в храм повидать старого и не самого доброго знакомого, но — как равный к равному.

И когда верховный жрец Суфадонексы, влиятельнейший человек по имени Сенакси, попросил (вернее, потребовал по привычке), чтобы военачальник пожертвовал храму бога войны свой знаменитый перстень — и даже пальцем потыкал в алый камень с затейливой резьбой, — то получил резкий отказ.

Человек вел себя в обители бога дерзко и непокорно. Но, глядя в глаза Аддона Кайнена, бывшего хранителя Южного рубежа, а ныне второго человека в Газарре, никто не осмелился сказать ему об этом.

Правда, это мог сделать прорицатель Каббад, которого царица Аммаласуна также пригласила в столицу. Аддон настоял на том, чтобы приглашение было принято, и со старым другом почти не расставался. Однако Каббад менее всего желал вмешиваться в отношения таленара и богов. Он ведь был очень плохим прорицателем.

Из храма Суфадонексы Аддон Кайнен направился к Северным воротам, за которыми уже выстроилось его победоносное войско. .

Три сотни милделинов в сверкающих шлемах, полностью закрывавших лицо железными масками; с прорезями для глаз, стояли первыми. Гребни на шлемах были сделаны из жестких грив нулаганов. Наручи и поножи топорников сверкали на солнце, а тяжелые секиры висели за спинами, поверх синих плащей.

За ними выстроились пять сотен дилорнов в легких доспехах из кожи с металлическими бляхами и с прямоугольными высокими щитами. Их шлемы с обоих боков были увенчаны алыми и голубыми перьями тисго. Короткие плащи из пятнистых шкур эфпалу отличали их от прочих солдат.

Пять сотен раллоденов в шлемах с черными гребнями и черных же плащах приветствовали таленара короткими ударами мечей о круглые серебристые щиты. Их доспехи были самыми дорогими, ибо сочетали в себе прочность панцирей милделинов и легкость кожаной амуниции дилорнов.