Город был действительно прекрасен.

Строители лепили «здания» из того же странного материала, который человек видел в подземном зале. Оказалось, что шетширо-циор производят его сами, выделяя бесцветное вещество, похожее на морскую пену, которая скапливается у берега. Затем они придают пене нужную форму при помощи мощных челюстей и многочисленных лапок, и она застывает на воздухе. Высыхая, пена приобретает самые разные оттенки — нежно-зеленый, розовый, желтый, светло-голубой…

Пока несколько строителей придают будущему «зданию» основную форму, другие украшают его обработанными кусками древесины, камнями — и драгоценными, и обычными (только бы казался красивым), раковинами, песком. В ход идет почти все, что валяется под ногами, и готовое здание выглядит в результате словно детский прекрасный сон.

Когда-то Либина рассказывала Руфу, что в Шэнне, на ее родине, люди верят в таинственное божество травы, цветов, бабочек, звонких пташек, поющих крохотных ручейков, к которым равнодушен высокомерный Улькабал. Говорят, что это божество зовут Кима. Когда солнце всходит и когда оно опускается в лазурные воды моря Лулан, окрашивая их золотом, Кима выходит на цветущие луга и играет светилу веселые и печальные мелодии на сладкоголосой флейте-су фадре.

Руф подумал, что это чудесное божество было бы счастливо поселиться в городе аухканов.

Здесь вились по лепным стенам пышные причудливые растения, и маленькие садовники такивах-ниан копались в их корнях, удобряя почву и уничтожая вредителей; здесь бриллиантовыми каплями разлетались брызги воды, когда рукотворные водопады обрушивались со скал в неглубокие озерца, на берегах которых росли цветы и деревья, принесенные аухканами из леса. Здесь крыши домов были покрыты цветными мхами и лишайниками, и повсюду весело чирикали пичужки и порхали яркие бабочки.

Кто-то приютил на крыше своего обиталища, похожего на витую раковину, цветущий куст люзеска; кто-то приладил маленькое изваяние масаари-нинцае…

В небольших бассейнах плескались

/дети/

существа, похожие на масаари-нинцае, однако размером с ребенка, которому едва исполнилось три-четыре ритофо. Впрочем, их серповидные конечности и кинжальные клыки выглядели очень внушительно.

Вокруг этих бассейнов воздух был буквально пропитан радостью, покоем и весельем. Во всяком случае так понял эти мысли человек.

Садеон довольно долго не беспокоил Руфа, давая ему возможность насладиться открывшимся зрелищем. И лишь когда человек начал тревожно оглядываться, дабы убедиться в том, что спутники не покинули его, поманил Двурукого за собой:

— Идем, идем к оружейникам. Пока ты спал в гнезде, мы изготовили доспехи, которые ты будешь носить.

Большую нору (пещеру? грот? — Руф не знал, как определить это помещение, частью возведенное аухканами, частью размещавшееся в естественной полости в горной породе) заполняли странного вида масаари-нинцае. Присмотревшись, Кайнен понял, что так удивило его: эти воины были неполноценны. Точнее — не полны. У многих отсутствовали конечности, у некоторых на туловище или на мощных ногах виднелись зажившие раны, больше похожие на ямы, выбитые в темном металле. у кого-то отсутствовали хвосты, у кого-то были повреждены черепа или не хватало глаз.

— Инвалиды, калеки! — молнией пронеслось в голове.

— Нет, — мягко поправил человека вопоквая-артолу, ползший следом. — Это воины, побывавшие в битве, которым не суждено восстановиться. Но они разумны, они хранят память о прошлом своих предков, преданы братьям и готовы исполнять свой долг. Отчего же ты считаешь их уродами?

Видимо, так малыш определил для себя слово-образ «калека».

Руфу стало стыдно.

Особенно неуютно он чувствовал себя оттого, что все масаари-нинцае, трудившиеся в оружейной, воспринимали его появление совершенно спокойно. Он, Двурукий, не вызвал у них ни удивления, ни отвращения, ни враждебности, ни иных неприязненных мыслей. Воины приветствовали его как равного, как если бы видели перед собой пятерых аухканов.

— Твои доспехи ждут тебя, брат Рруфф! — сказал один из них, исполинского размера масаари-нинцае незнакомого человеку рода. Уловив мысль-вопрос, он пояснил: — Меня зовут Зеенар, я принадлежу к славному племени жаттеронов.

Кайнен подумал, что жаттероны могут сравниться с милделинами в войске людей. Огромные, даже на фоне пантафолтов, более громоздкие, не такие подвижные, но мощные, словно каменная глыба, с тяжелыми верхними конечностями, похожими на лезвия секир, двумя мечами и двумя клешнями. Хвост жаттерона напоминал булаву, усеянную толстыми и очень острыми шипами. Правда, поднять такую булаву не смог бы ни один силач человек. Череп был увенчан острым костяным гребнем.

Сам Зеенар был серьезно искалечен. Только две нижние конечности и хвост, на который он опирался, остались целыми. С правой стороны туловища конечности отсутствовали, а с левой — матовый панцирь бугрился старыми шрамами.

Несколько созидателей шетширо-циор торжественно вынесли и положили к ногам человека нагрудник, поножи, которые состояли из двух частей и должны были закрывать ноги от щиколоток до бедер, шлем, наручи и длинный клинок, завернутый в мягкую серую ткань.

Руф протянул руку к клинку.

— Запоминай, Двурукий, — слова-мысли Зеенара обрушивались на Руфа, словно водяные валы, — это Арзубакан, что означает Сеющий Боль.

/Он говорит о нем словно о живом существе. Кто же ты, меч Арзубакан?/

И эхом откликнулись своды пещеры оружейников: мысли-голоса масаари-нинцае зазвучали одновременно и стройно, словно те пели гимн погибшему брату:

— Арзубакан из великого племени пантафолтов погиб в битве с двурукими, осаждавшими твой Город. Арзубакан из великого племени пантафолтов пресек жизни многих воинов врага и уничтожил их повелителя в неравном бою с ним и его охраной. Арзубакан из великого племени пантафолтов будет доволен, если Двурукий Руф возьмет его гуршил

/часть хвоста — вспышкой мелькнуло изображение перед глазами Кайнена/

и будет с честью носить его. Арзубакан будет спокоен, если брат по крови займет его место и будет защищать маленьких братьев, Город и владыку Щигауханама.

Два Созидателя подали человеку удивительное оружие, сделанное из длинного острого клинка пантафолта, к которому была приделана рукоять — точно по руке Руфа. Он принял клинок, и тот будто отозвался на прикосновение: легкий, гибкий, послушный малейшему движению кисти. Вдоль центральной части лезвия проходило странное вздутие, очень похожее на кровеносный сосуд, и аухканы пояснили, что это ядовитая железа, которую они будут постоянно наполнять для своего брата по крови по мере расхода яда.

Меч действительно ощущался словно продолжение собственного тела человека.

— Это Арзубакан, и он будет тебе верным братом, — завершили свою речь масаари-нинцае.

С заведомым почтением Руф поднял панцирь, который был не тяжелее, чем кожаная броня дилорнов, однако гораздо более прочным, чем бронзовые доспехи. Это человек смог оценить даже на ощупь.