при необходимости, вас можно будет отследить, проверить и устранить, если нужно. Нацистский лозунг гласил: «Работа делает свободным»; сегодня вам говорят: «демократия и Европа делают вас свободным». Сегодня форма политического контроля 1930-х попросту устарела.

В наши дни у политиков нет возможности устраивать массовый террор à la 1930-е, когда определенная группа населения объявлялась врагом, которого судили и затем расстреливали. Остальные напуганы и одновременно счастливы, что их пока это не коснулось. В наши дни врагов нет, вернее – они невидимы: это террористы всех мастей, страны-изгои и прочие плохиши, о которых никто не имеет никакого понятия. Более того, они бы могли не существовать вовсе, и это бы ничего не изменило. Важно то, что за всеми этими наименованиями может скрываться кто угодно: например, вы или я.

Когда, скажем, во французском аэропорту, прежде чем вас посадить в самолет, вас тщательно обыскивают как преступника или ссыльного в концлагерь, заставляя вас раздеться чуть ли не до трусов, а если вы летите с грудным ребенком, то обыщут и его, – это уже новый тип развлечений, характерный для современного фашизма. Всем понятно, что ни вы, ни ваш младенец не террористы, и если кому-то понадобится забраться в ваш самолет, чтобы его угнать, охранники в аэропорту последнее, что сможет ему помешать, но подобный обыск делает из вас террориста – вы террорист по развлечению.

И.В-Г. Зачем? Зачем делать из вас террориста, если в мире достаточно профессионалов, которые занимаются террором. Нельзя ведь отрицать тот факт, что взрывы в метро или на стадионах кем-то планируются и осуществляются на самом деле?

А.Н. Нельзя, но имена подлинных авторов этих взрывов вы не узнаете никогда. Это своего рода сегодняшнее «эзотерическое знание», которое не раскрывается. По этой же причине, итальянский математик и астролог Джероламо Кардано, который составил гороскоп Христа, был обвинен в ереси и отправлен в тюрьму. Можно знать формы власти, но не ее подлинный исток.

В обществе всегда было такое знание. Вспомните пифагорейцев, охранявших как зеницу ока свои математические открытия, или исмаилитов на мусульманском востоке, или раввинов, шифровавших особым образом подлинный смысл Торы; примерам несть числа. Сегодняшняя эзотерика ушла в область политики. Знания, накопленные в «старых книгах», уже по сути никого не интересуют, за исключением может быть горстки энтузиастов, да и те, что бьются над расшифровкой какого-нибудь Розетского камня или манускрипта Войнича, делают это из спортивного интереса ради.

Сегодня сам статус знания изменился. Если раньше это было знание о чем-то, и знать что-то было способом его сохранения, включая возможность это знание передать дальше, то сегодняшнее знание – это товар, который нужно продать. Чем выгоднее продал, тем это знание более «достоверно». Это касается и любых теорий, концепций, в том числе научных.

Было бы наивно думать, что и нынешнее научное сообщество более толерантно или открыто, чем, скажем, во времена Галилея. Пожалуй, даже наоборот. История Галилея – это история сложных, запутанных отношений между клириками (Ватиканом), которые не то чтобы не понимали, о чем говорил Галилей или считали это полной ересью, а скорее, как кардинал Роберто Беллармин (отнюдь не мракобес и не невежда, автор одной из первых грамматик иврита), стремились умолчать о некоторых вещах в угоду status quo христианскому мировоззрению на тот период, – и наукой, которую представлял сам Галилей. Беллармин, который раннее осудил Джордано Бруно, проявлял к Галилею откровенную симпатию. Будучи человеком образованным и в известной степени страстным, он прекрасно понимал страсть научного поиска Галилея и всячески старался смягчить ситуацию вокруг ученого. Последнее, чего хотел Беллармин – это инквизиционный суд третьего уровня, т. е. повторение процесса Бруно.

Галилей был романтиком или философом, таким каким его видел Фома Аквинский – homo veritatis (человек истины). Если истина такая, какая она ему представлялась, значит ни мнение Священного Писания, ни самого Господа Бога здесь не играет никакой роли. В отличие от Ньютона или Леонардо да Винчи, которые умело скрывали или шифровали свои истинные взгляды, Галилей этого, насколько я знаю, не делал, что и заставило его в конце концов предстать перед судом. Во все времена единицы отваживались занять такую позицию, дающую максимум свободы, но и толкающую на максимальный риск.

В наши дни все то же самое, только роль инквизиции выполняет сама официальная наука. Если вы не в мэйнстриме, не пишете, как принято и о чем принято, вы не получите места в университетской среде (особенно в Европе), ваши тексты не будут публиковать «хиршевые»[57] журналы, вы станете изгоем. Сегодня нет «Индекса запрещенных книг» (к слову, сочинения Канта попали в «Индекс», а «Майн Кампф» – нет), учрежденного в 1559 году при папе Павле IV, но есть механизмы, которые нежелательных авторов и их сочинения не пропустят в официальную научную печать. Словом, как говорили сорбонские теологи о Кальвине, non esse disputandum cum haereticis[58].

Наукопроизводство превратилось в бизнес. Сегодня та теория верна, в которую вложено большее количество денег, под которую дают больше грантов, на разработке которой занято большее число людей, как на сахарной плантации в позапрошлом веке. Вполне возможно, что если бы Эйнштейну пришлось сегодня заниматься общей теорией относительности, он бы не получил ни цента под это дело.

Как иногда ошибаются пророки и революционеры: Дэвид Купер, наряду с Давидом Лэйнгом, революционером в психиатрии, в конце 1960-х полагал, что в ближайшие двадцать лет произойдут поистине революционные изменения в обществе, и не только в стенах психиатрических клиник. Он считал, что «революция безумия», как и сексуальная революция, всколыхнет западное общество и приведет к радикальной перестройке всех социальных институтов, к их значительной гуманизации и, соответственно, к нашей свободе. Купер, как и Лэйнг, потратили много усилий, чтобы указать обществу на его ответственность перед безумцем, чья патология часто является результатом политического и социального давления. Их надежды не оправдались. Вместо гуманистической перестройки социальных институций мы живем сегодня в мире социального и государственного террора.

Теперь «зачем?» Чтобы ответить на этот вопрос, нужно уяснить суть современного фашизма. Как я уже сказал, сегодня невозможен массовый террор тридцатых, невозможны концлагеря, хотя, например, Джорджио Агамбен считает современную Европу своего рода концлагерем. К слову, сложно не признать, что Агамбен прав, когда говорит о современной политической системе как стремительно разрушающейся, уступающей место «чрезвычайной власти». В поисках собственной легитимности, эта власть объявляет то войну с террором, то борьбу со «странами-изгоями», то еще какое-нибудь развлечение такого же рода. Эдмунд Гуссерль как-то сказал, что Европу может погубить скука. Власть Гуссерля не читала, но она, кажется, инстинктивно понимает правоту