— Ты куда? — ахнула Вера.

— Вспомнил еще одно место, — махнул рукой он.

И она почему-то пошла за ним, словно испугалась, что и он пропадет, сгинет в этой тревожной ночи.

* * *

Тусклый свет ламп выхватил из темноты старый пыльный спортзал, грубо намалеванные на стенах эмблемы разных видов спорта, деревянные брусья у стены, гимнастические снаряды, обтянутые потертым дерматином, из-под которого кое-где торчали рыжие клоки поролона.

— Вот он! — воскликнул Алеша и метнулся к чему-то темному, бесформенному в углу, на матах. — Быстрей! Пощупай пульс, ты же врач!

Вера кинулась за ним, опустилась на колени. Действительно, Леонид! Лицо было синевато-бледным, бесцветные губы не шевелились. Она оттянула веко — глаза не реагировали на свет. Вера склонилась к нему. От распростертого мужчины пахнуло перегаром, гнилью, каким-то еще странным лекарственным запахом. Превозмогая отвращение, Вера прикоснулась пальцами к запястью Макеева — под кожей едва заметно билась ниточка пульса. Вера с силой нажала на его скулы, пытаясь приоткрыть рот, чтобы сделать искусственное дыхание, обернулась к Алеше:

— Звони в «Скорую»! Быстрей! Он еще жив.

* * *

Потом, позже, когда Леонида увезли в реанимацию, а дежурный врач заверил, что волноваться не о чем, пациент, безусловно, будет жить, Алексей вез ее домой по пустынным предрассветным московским улицам, не отрывая усталых воспаленных глаз от дороги. Вера сидела не шевелясь, не поднимая головы, спросила вполголоса:

— И все-таки как ты догадался, что он там?

Лазарев вымученно усмехнулся и ответил:

— Мы же как-никак братья…

— Братья, да… — кивнула она, погруженная в какие-то свои мысли.

В голове все еще кружились обрывки этой бесконечной ночи, не верилось, что кошмар наконец закончился. Впрочем, разве это конец? Разве, соглашаясь связать свою жизнь с Алешей, она не связывается с этим бесконечным кошмаром навсегда?

В конце концов, кто такой Алеша? Все тот же смешливый, безалаберный и, в сущности, глубоко эгоистичный мальчишка. Этакий невыросший Питер Пэн: ни заботы, ни поддержки ждать не приходится. Наоборот, соглашаясь быть с ним, она добровольно берет эти обязанности на себя. Он не привык ни с кем считаться, знает только свои желания, идет напролом, не обращая внимания на нужды других.

Сколько важных встреч она пропустила за эти несколько недель? Сколько раз он донимал звонками посреди рабочего дня, являлся в клинику, требовал немедленного внимания. Взять хотя бы тот раз, когда из-за него, из-за того, что она пожалела его и уехала среди бела дня на реку, провалилось совещание со спонсорами, сорвался контракт на поставку новейшего медицинского оборудования, над которым она билась полгода. Он же, как ребенок, ничего не хочет понимать и замечать.

Вчера она снова сорвалась с работы, поехала спасать бабушку, потом всю ночь длилась эта бесконечная гонка за пропавшим Леонидом… И двадцать лет назад, и сейчас, стоит ей поверить, потянуться к Алеше, как возникает, как призрак, его брат. Маячит за спиной, словно тень. И всегда будет маячить, никуда от него не деться. Что бы Алексей ни говорил, никогда он не сможет избавиться от этой тени, всегда будет оглядываться на брата. Может быть, это и есть то единственное, постоянное, что имеется в его легкой, не обремененной раздумьями и сомнениями жизни.

А значит, единственный выход для нее — бросить все, поступиться главным завоеванием своей жизни, единственным ее детищем, клиникой, и все силы, всю душу отдать жестокому и эгоистичному мальчишке?

Алексей притормозил у ворот клиники, заглушил мотор, потер ладонями уставшие глаза.

— Все-таки я не понял, зачем тебе сюда? — спросил он. — Сразу на работу? Неужели тебе домой не нужно?

— Это и есть мой дом, — потупившись, объяснила Вера. — Здесь же, на верхнем этаже.

— Как? — заморгал Алексей. — Не понял…

— Ну да, мне принадлежит все здание, — просто кивнула она. — Первые два этажа занимает клиника, а наверху апартаменты. Знаешь, это очень удобно. Я никогда не опаздываю на работу, — она сдержанно рассмеялась.

— Но разве… — помотал головой Лазарев. — Разве ты… Погоди… Так ты, что ли, хозяйка этого всего? Е-мое, вот это поворот. Что ж ты раньше не говорила?

— А ты никогда не спрашивал, — усмехнулась Вера. — Ты вообще ни разу ни о чем меня не спросил за все время. Слишком занят был собственными эмоциями.

— Черт, вот идиот… — ошарашенно пробормотал Алексей. — Да, странно это все. Мне теперь заново придется привыкать к тебе. Ты ведь, оказывается, большая шишка…

— Не придется, — покачала головой Вера. — Знаешь, Алеша, я подумала и решила. Давай закончим на этом.

— Как закончим? — дернулся он. — Почему?

— Мне тяжело, — она машинально теребила пуговицу на рукаве блузки. — Я, наверно, уже слишком стара, мне все это не по силам. Слишком много времени и сил все это отнимает. Мне больше не восемнадцать лет, прошлого не вернуть, хоть я простила тебя, но… У меня есть дело — моя клиника, и это единственная вещь в жизни, на которую я могу по-настоящему рассчитывать, дело, которое никогда не предавало и не предаст меня, и я… не могу позволить себе срываться куда-то посреди дня или всю ночь носиться по Москве. Мне по статусу не положено, извини.

Вера вышла из машины, осторожно прикрыв за собой дверь. Алексей перехватил ее у ограды особняка, преградил дорогу, выговорил отрывисто, со злостью:

— Выбросить меня решила, значит, да? Слишком нищий для тебя?

— Не говори ерунды, — устало возразила она. — Дело не в этом. Понимаешь, мы никогда с тобой серьезно не разговаривали… Я, наверно, где-то даже благодарна тебе за то, что произошло тогда, двадцать лет назад. Именно это дало мне силы, разбудило какую-то хорошую злость — сделать, добиться, выжить, несмотря ни на что. Я изменилась, стала тем, кто я есть сейчас. И я сегодняшняя просто не могу ставить на карту свои достижения. Они мне слишком дорого стоили.

— Да ты просто боишься! — с остервенением вдруг выкрикнул Алексей. — Привыкла повелевать у себя в больнице и боишься теперь проявить слабость, оказаться не гражданином начальником, а обычной бабой. Не можешь расслабиться ни на минуту, хочешь все контролировать, признайся, так?

Он наступал на нее, схватил за плечи, встряхнул. Вера, стараясь высвободиться, шагнула назад, споткнулась о ступеньку у входа в клинику, но удержала равновесие.

— Боишься, и все!

Он выговорил это с каким-то мрачным торжеством, точно радовался, что смог точно сформулировать обвинение.

— Да, боюсь, — устало кивнула Вера. — Очень боюсь, Алеша. Боюсь снова ставить под удар свою жизнь. Я поняла это сегодня ночью. И ты должен меня понять. Разве ты не боишься? Ведь и ты не стремишься ничего добиться, не привязываешься ни к кому по-настоящему, не борешься ни за что, потому что боишься неудачи, что жизнь поманит, раздразнит и отнимет. И я… я тоже этого боюсь.