на мотоцикл, то вроде как молилась о дожде. Хотя чуть не попасть под грузовик в мои планы не входило. – Ее передернуло. – И кто же знал, что будет такая холодрыга.

– Ты еще не отогрелась? – Я оглянулся в поисках пульта для кондиционера. – Хочешь, прибавлю жару?

Асси покачала головой.

– Обнимешь меня?

Да с удовольствием! В голове пронеслась уйма мыслей.

– Я… я понимаю, что мы встречаемся, и мы вроде как пара, но…

Асси замерла.

– Но что?

– Но я хочу, чтобы ты знала: для меня ты значишь гораздо больше. Неизмеримо больше. Ты… – Я совершенно потерялся, не зная, как выразить свои чувства. – Дело не в том, что ты лучше всех или типа того. Просто ты такая одна. Как множество с единственным элементом.

Асси улыбнулась:

– О, ну раз ты описал это такими соблазнительными математическими терминами…

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. – Пришлось немного отодвинуться, чтобы на нее посмотреть. – Верно?

Она приподняла бровь:

– Так вы говорите, мистер Дивер, что представляете себя в долгосрочных эксклюзивных отношениях только с таким человеком, как я?

– Да, именно это я и говорю. И нет никого такого, как ты. – Я притянул ее поближе. – Есть только ты.

Глава 32

Визуальное отображение жизни – это грандиозное дело, которое практически невозможно завершить.

Доротея Ланж

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ, КОГДА МЫ С ОЛЛИ ДОБРАЛИСЬ до гаража Сета, чтобы оставить там мотоцикл, у нас случился интересный разговор. Не о том, где мы с Асси провели ночь. Не о том, что сказать отцу, если, вернувшись в понедельник, он спросит, как прошли наши выходные. Не о том, все ли в порядке с Олли после беседы с Асси про маму. И не о том, что Олли начала распоряжаться Сетом как своей собственностью (хотя напрямую придраться будто было не к чему).

Разговор зашел о мотоцикле.

Который Олли принялась рассматривать, как только я поставил его в дальний угол гаража.

– А знаешь… – протянула она, словно не очень-то хотела поднимать эту тему.

– Что?

– Ну, я думаю, на плакате он прекрасно выглядит и все такое, но…

– Но? – Я был почти уверен, что знаю, к чему она клонит, и все же хотел услышать это от нее самой.

– Но желтый не идеальный, верно? Слегка грязноват. Как будто с примесью коричневого или темно-зеленого?

– Да, – кивнул я. – Согласен.

– Тогда… – На ее лице появилось озабоченное выражение. – Ты не боишься, что папе не понравится?

Теперь уже поздно бояться. Однако вслух я этого не произнес.

– Поживем – увидим.

Позднее, вечером, у меня в комнате случился еще более интересный разговор – с Сетом. Олли ушла по своим делам – чем там модницы занимаются за день перед возвращением в школу, – и я рассказал Сету о своих планах на веб-сайт.

– Что ты хочешь сделать? – удивился он.

– Я хочу прикрыть сайт, – повторил я.

– Но почему? Всё же даже лучше прежнего…

– Вот именно. Он выполнил свою задачу. И теперь стал не нужен.

Сет совершенно не понимал, что на меня вдруг нашло, это было заметно. И, честно говоря, месяц назад я бы тоже не понял.

– Посмотри на это с такой стороны: будь моя мама здесь прямо сейчас, чего бы она хотела для меня? Чтобы я продолжал торчать на дурацком углу, фоткая прохожих до конца своих дней – словно себя наказывая, – или совершенствовался в чем-то еще?

– Да, но…

– Я уже получил от проекта больше, чем ожидал, он позволил мне почувствовать более тесную связь с мамой, чем когда-либо раньше. Пора двигаться дальше.

– Но… – Сет замолк. – Слушай, я не Хелен Лавджой[23], чтобы восклицать: «Подумайте о детках!», но… ты ведь помог многим людям справиться с их собственными проблемами. Точно так же, как проект помог тебе самому.

Я кивнул:

– Есть такое… и ты углядел в нем этот потенциал гораздо раньше меня. Мы можем превратить сайт в «Начни свой собственный „Проект 9:09“».

– Там уже есть страничка с инструкциями, что делать.

– Да, но представь, что весь сайт именно об этом – а не обо мне и моих фотках. Человек туда приходит, чтобы посвятить какой-нибудь творческий проект памяти близкого. И вполне вероятно, нам удастся собрать там некое сообщество единомышленников, которое обеспечит положительную обратную связь и поддержку…

Сет начал кивать: в его голове явно закрутились шестеренки.

– Точно. Можно создать форум, где посетители будут выставлять свои творения, задавать вопросы, искать помощь или вдохновение и так далее. И галерею работ участников, кто чем занимается…

– Вот! Звучит отлично. – Я вспомнил, как расстроился, когда забыл о мамином дне рождения, и как впервые осознал, что мне жизненно необходимо выплеснуть эмоции во что-то. – Кстати… Похоже, у меня есть заголовок для главной страницы обновленного сайта.

– Какой?

– «Заставь свое горе работать».

Эта фраза пришла мне в голову после разговора с Асси о том, как на меня повлиял проект. Использовать скорбь как источник энергии для творчества гораздо лучше, чем отгораживаться от мира… твоя деятельность помогает наводить мосты между людьми. А когда осознаешь, что ты не один в своем страдании – что другие тоже через это проходят, – становится немного легче.

Тут я снова подумал об отце: о том, как он изливает свое горе, возвращая к жизни старые механические вещицы, которые в противном случае были бы безвозвратно утрачены.

И еще я подумал об Олли, с головой ушедшей в моду.

И о Сете, который творит чудеса с компьютерами.

И об Асси с ее романом.

И…

И может быть, о самом себе и своих фотографиях.

– Ты видишь мир не так, как другие, – сказала мне мама, вручая ту книгу. – И она была такая же. Некоторые считают это проклятием, но они ошибаются. – Мама улыбнулась своей неповторимой полуулыбкой. – Это дар. Он делает тебя особенным, и благодаря ему твои работы могут стать уникальными. Если только ты его примешь.

Мне тогда исполнилось четырнадцать, и я понимал далеко не все, что мама говорила, но, когда я пролистывал книгу, фотографии Доротеи Ланж вызывали в душе какой-то отклик.

– Тебе не следует ее копировать, я не об этом, – продолжала мама. – Но может быть, она станет твоим источником вдохновения… Хорошо все, что побуждает тебя выйти из дома и начать фотографировать. – Мама снова слегка улыбнулась. – И если будешь читать внимательно, возможно, она научит тебя видеть без камеры.

В то время я был еще слишком мал, чтобы читать по-настоящему внимательно. Потому что ведь всегда наступит завтра, и послезавтра, и послепослезавтра.

А потом вдруг уже не наступит.

Если бы меня тогда предупредили, что мне остался всего один год с мамой, был бы я внимательнее? Честно говоря, не знаю. Но я точно знаю одно: сейчас я бы отдал что угодно за возможность вернуться обратно, к тому нашему разговору.

Я чувствовал себя довольно странно по пути на английский на следующий день. Ведь на последнем уроке в прошлом семестре мы с Асси игнорировали друг друга и даже не разговаривали – и уж тем более не проявляли дружелюбия. И вот через несколько недель мы в том же самом классе, за теми же партами, с той же учительницей и теми же учениками – только теперь мы разговариваем. И… гм… да, ведем себя вполне дружелюбно.

Учитывая, что я не видел Асси с позавчера – с тех пор, как отвез ее домой после нашей поездки, – мне казалось, мы очень неплохо справлялись: внимательно слушали на уроке, не строили друг другу дурацкие рожи, не переписывались по телефону и не передавали записочки – вообще ничего такого. Однако после урока мисс Монтинелло велела нам задержаться.

– Знаете, – начала она, когда остальные вышли, – я очень рада, что вы наконец разобрались в своих разногласиях…

Я ожидал, что последует какое-то «но», и ошибся. Вместо этого она добавила:

– …и мне кажется, вы неплохо друг другу подходите.

Мы удивились, поскольку никому ничего не говорили.

– Спасибо, – ответила Асси, – но… гм… я не совсем понимаю, о чем вы.

Мисс Монтинелло молча посмотрела на нас поверх очков с таким видом, мол, я вас насквозь вижу, и махнула в сторону двери.

Выйдя из класса, мы с Асси уставились друг на друга.

– Тебе это не показалось немного… хм… пугающим? – спросил я.

Асси улыбнулась:

– Она и в самом деле гуру… а еще я думаю, в глубине души она