– Извольте обращаться ко мне на «вы». Что за хамство?

Следователь растерялся: не ждал, что я заговорю. Принялся протирать пенсне.

– И когда вы предъявите мне обвинение? У меня экзамены в гимназии скоро, а мой арест незаконен.

– К-как?! Ты… вы находились в помещении, когда произошло задержание террористов.

– Я оказался там случайно. Ошибся дверью. С каких это пор зайти в квартиру означает совершить преступление?

Чиновник яростно тёр пенсне кусочком замши: так недолго было протереть в стекле дыру. Водрузил на нос и заорал:

– Ах ты упрямец! В «холодную» захотел? На хлеб и воду?

– Не имеете права: я, как вы справедливо заметили, несовершеннолетний. И прекратите орать: я дворянин, а не ваша кухарка. Извольте либо немедленно предъявить обвинение, либо извиниться и отпустить меня.

Следователь заложил руки за спину и принялся расхаживать передо мной; я сидел на табурете и разглядывал его, как некое насекомое, мечущееся в стеклянной банке, от стенки к стенке. Вдруг понял, что ватный кокон исчез; что будто кончилось воздействие яда на мой организм. Усмехнулся:

– Вам Охранное отделение особые суммы выделяет?

Чиновник остановился. Растерянно спросил:

– На что?

– На подошвы. Ходите туда-сюда, вёрст по десять в день, казённую обувь стаптываете.

Он очнулся, заорал:

– Прекратить тут! Вам известна особа по имени Ольга Корф?

– Вряд ли. Хотя… Да, у нас жиличка с похожим именем. Надобно уточнить у тётушки, Александры Яковлевны, она селила.

– Проверим. Когда и при каких обстоятельствах познакомились с Михаилом Барским?

– Не знаю такого.

– Но как же! В момент задержания вы были вместе.

– Я уже говорил: там полная квартира народу была. Полицейские, жандармы, какие-то в штатском. Они не представлялись, кто из них Барков или как там.

– Хорошо. Отлично. Вот сейчас и проверим.

Следователь распахнул дверь, подозвал урядника, что-то сказал.

Я сидел на табурете и рассматривал потёки на потолке: они были похожи на карту Африки, которую таранила в борт Гренландия.

Привели Барского. Следователь торжественно объявил:

– Очная ставка!

Как ни странно, я был рад видеть Михаила; хоть совсем недавно чуть не пристрелил его (или он – меня?), но за неделю это было первое знакомое лицо.

– Знаете сего человека?

Барин усмехнулся:

– С чего вдруг? Буду я ещё всякого сопляка-гимназиста знать.

– Ага! Вот и прокол! Признали, что гимназист.

– Ну, я же не полный идиот. На молодом человеке соответствующая форма.

Чиновник растерянно поскрёб переносицу. Повернулся ко мне:

– А ты?

Я молчал.

– Ну?

– Соблаговолите изъясняться вежливо. Я уже говорил, чтобы обращались на «вы», и более повторять не намерен.

Барский расхохотался.

– Соблюдать порядок во время следственного действия! – заорал чиновник. И повторил: – Вы, Николай Ярилов, знакомы с этим человеком?

– Не имею чести. Да и желания.

– То есть вы оказались в одном помещении совершенно случайно?

Меня опередил Барский:

– Да там столько народу было, не протолкнуться. Филера, городовые, курсистки. Верно, несчастный мальчик к подошве случайно прилип, вот его и занесли в квартиру.

Показалось, что Михаил что-то подсказывает мне; чиновник закричал:

– Прекратите! Извольте лишь отвечать на вопросы, никаких реплик.

Потом мы расписались в протоколе; Барина увели.

– Хам какой-то, что за тип? – беспечно спросил я.

– Боевик. При задержании был вооружён, но сопротивления не оказал, – рассеянно сказал следователь. И спохватился:

– Прекратите спрашивать! Вы с ума сошли? Здесь я задаю вопросы.

Когда я вошёл в камеру, товарищи по заключению удивились:

– Улыбается. Отпустило, видать.

Одного я так и не понял: кто же навёл жандармов на конспиративную квартиру? И куда пропал «галан»?

* * *

14 мая 1905 г., Цусимский пролив

Горизонт светлел; последние звёзды прощались с эскадрой и гасли, исчезали в набирающей силу синеве.

Розовый сменился кроваво-красным; и, наконец, восток выстрелил в небо багровым разрывом солнца.

Вторая Тихоокеанская тащилась девятиузловым ходом, словно обоз беженцев; позади – двести двадцать дней небывалого в истории похода, двадцать тысяч миль Атлантики, Индийского и Тихого океанов. Бесконечные погрузки топлива, слой угля на палубах в человеческий рост; обросшие ракушками днища, изношенные в походе машины, перегруженные до предела корабли – так, что броневой пояс уходил под воду; нестерпимая жара и духота – и смерти, смерти, смерти: от тропических болезней, от невыносимой тяжести работы, от тоски по невообразимо далёкой теперь Родине.

Три дня назад на борту броненосца «Ослябя» умер младший флагман, адмирал Фёлькерзам; тело его, обмотанное парусиной, тайком унесли и спрятали на нижней палубе. Эскадра не узнала о внезапной смерти: и так поводов для уныния хватало.

– Зиновий Петрович, будут распоряжения разведочному и крейсерскому отрядам?

Адмирал Рожественский посмотрел на карабкающийся в зенит красный шар – такой же, что на японском флаге. Буркнул:

– Зачем? Отправьте крейсера на охрану транспортов. Я и так знаю: Того ждёт меня в Цусимском проливе. Битва неизбежна и произойдёт сегодня.

Вице-адмирал не стал выделять четыре сильнейших броненосца в ударный отряд, способный в одиночку пободаться на равных со всем японским флотом: для этого нужны были лишь свобода действия и возможность разогнаться до штатных семнадцати узлов; лучшие, самые современные корабли российского флота плелись вместе со всеми: плавучими мастерскими и госпитальными судами; древними развалинами, собранными со всей Балтики, и маленькими броненосцами береговой обороны, внезапно оказавшимися посреди океана вместо привычного мелководья Финского залива. Так не готовятся к решающей схватке – так отступает разбитая армия; лучшие бойцы бредут среди беженцев, держась за борта телег, заваленных барахлом, и переругиваются с маркитантками; горячие боевые кони трусят со скоростью полудохлых кляч, запряжённых в скрипучие повозки. Будто сражение не впереди, а в прошлом – и уже проиграно.

Почему?

А зачем?

Прикомандированный к штабу инженер-капитан в фуражке с белым верхом спросил флагманского минёра:

– Командующий распорядился насчёт плана сражения?