– Вам, Николай, надо немедленно уехать из города. Так будет правильно. Ни к чему внимание полиции. Я уже списался: в Ревеле вас примут. Закончите курс тамошней гимназии; провинция, конечно, но уж не до жиру. Вы умеете самостоятельно изучать материал. И через три года вернётесь, поступите в университет. К тому моменту всё уляжется.

– Но как так? Уехать? Я не могу.

– Не только можете, но и должны. Александра Яковлевна со мной согласна. Как можно быстрее. Я не столько опасаюсь полиции, сколько этих ваших, с позволения сказать, товарищей. Это же банда головорезов и мошенников, а не революционеры! Я внимательно изучил материалы, любезно предоставленные следователем. У Охранного отделения был тайный осведомитель в составе вашей ячейки или как там. С кем вы связались? Председатель этот, пристреленный агентами. Недоучка, изгнан из университета за неуспеваемость. Подозревается в организации взрыва парохода на Каме. Пятнадцать убитых, из них четыре женщины и ребёнок. Ещё Михаил Барский. Вообще скользкий тип. Проходил свидетелем по дюжине дел – и ни одной судимости. Сейчас, наверное, получит срок по совокупности – и то невеликий, мало улик, или как там это называется у служителей Фемиды. Тень Толстого за всеми событиями. Вы хоть слыхали про Толстого? Евно Азеф, страшный человек, тридцать терактов на его совести. В крови по макушку. Говорят, собственноручно расстреливал ваших коллег при малейшем подозрении на предательство или при отказе продолжать революционную деятельность. И остальные под стать. Неудачники, маргиналы, общественные отбросы. Что там делать вам, сыну и брату офицеров? Дворянину? Причём ведь дворянство у вас – не столбовое. Выслуженное. Яриловы – это соль России; вам её охранять от врагов и вам же её улучшать, переделывать, перестраивать. Эх.

Олег Михайлович махнул рукой и продолжил:

– Одна шваль. Даже эта бунтарка – суфражистка, неблагодарная дочь несчастного отца. Сколько он сделал для страны – и вот, вся репутация суке под хвост.

– Вы про кого? – спросил я, холодея.

– Про Александра Корфа. Вы же знаете, несомненно.

Разумеется, я знал Корфа, талантливого горного инженера, придумавшего оригинальный способ обогащения полиметаллических руд. Теперь – горнозаводчика, миллионщика, владельца уральских шахт и заводов. А я всё думал: откуда мне знакома фамилия.

– Такой отец! А дочь? Клейма негде ставить. В тринадцать лет сбежала с каким-то сумасшедшим купцом. Шаталась по всей Европе, пока несчастный любовник все деньги на революцию не отдал. Мерзкая особа, совершенно аморальная.

Мне было невыносимо это слушать; я стиснул голову ладонями.

– При задержании оказала сопротивление; её обезоружить успели – так располосовала столовой вилкой лицо вахмистру. Ещё обошлось: при ней было два револьвера. Как какой-то мексиканский бандит, а не петербургская барышня. Убийца. Пристрелила городового в то январское воскресенье.

– Что?!

– Я сам поразился, когда прочёл. Хрупкая, казалось бы, девица. Хотя – какая там «девица», конечно, кхм. Говорю же: была вооружена аж двумя револьверами, один из них – «галан». Редкая модель, калибр неходовой. А у убитого полицейского пулю при вскрытии обнаружили. Ну, она под давлением улик призналась во всём. Похитила в вашем доме оружие: там ведь наградная табличка с фамилией вашего отца. Вот так. Мне стало не по себе: несколько месяцев у вас квартировала отъявленная и циничная преступница. Ужасно.

Олег Михайлович замолчал наконец. Сел напротив; я опустил глаза, чтобы не встретиться с его взглядом – полным боли и сочувствия.

Знал бы он, кого жалеет.

Ольга унесла «галан», чтобы лишить меня возможности совершить очередное убийство – пристрелить Барского. Ольга взяла вину на себя, чтобы спасти меня. Она – нежная, с тонкими пальцами – будет гнить в казематах Петропавловки заживо, год за годом. Или – на каторге. Если вообще её повесят.

Вместо меня!

– Никуда я не поеду, Олег Михайлович.

* * *

Июнь 1905 г., Санкт-Петербург

Переходные испытания я сдал досрочно: гимназическая администрация вошла в положение. Однокашники перешёптывались за спиной, преподаватели прятали глаза и пытались скорее закончить экзамен, чтобы от меня избавиться. Не знаю, чего в этом больше: сочувствия моим потерям или страха перед невнятными слухами о моём «невольном» участии в несостоявшемся покушении.

Дом мой пуст. Два портрета на стене гостиной, забытые дешёвые образки в каморке Ульяны и запах валерьянки в тёткиной комнате (врачи отправили её в Кисловодск). Я теперь даже не круглый сирота – я сирота в квадрате. Идиотская шутка, не правда ли?

Сидел безвылазно в гулкой квартире и читал. Тарарыкин снабжал меня книгами и записями, в том числе своими статьями в «Вестник физико-химического общества» для правки. Думаю, он просто пытался занять меня, загрузить голову, чтобы в ней не оставалось места для демонов.

В тот день в дверь постучали. Громко и требовательно; ясно, что это не дворник и не молочница. Так стучат люди, считающие себя вправе: например, квартальные надзиратели.

Но это были не из полиции. На пороге стоял человек в кепи с длинным козырьком, скрывающим лицо, по уши закутанный в кашне – и это при жаркой июньской погоде.

– Ну, Гимназист, так и будем торчать на виду, чтобы соглядатай какой-нибудь срисовал?

Человек приподнял козырёк, пальцем зацепил и стащил до рта кашне. Прикрытый белёсой плёнкой глаз, уродливые шрамы. Химик.

– Извините. Проходите, разумеется. Просто не ожидал.

Химик по-хозяйски прошагал в папин кабинет. Уселся на отцовском кресле. Взял журнал со стола.

– О, «Nature»! Изволите читать по-английски? Научные статьи?

– Не только. И по-немецки, и по-французски.

– Да вы настоящий вундеркинд. Повезло нам с вами, дружок.

Я промолчал.

– Впрочем, я имею в виду не Толстого и эсеровскую братию, скопище полоумных истериков. Чему вы удивляетесь? Да, мне плевать на их лозунги, вся эта чушь для полуграмотных масс, «земля – крестьянам, заводы – рабочим». Зачем пролетарию завод? Разворовать? Выпить спирт из испарителей, раскурочить и продать медную оплётку? Ему нужны хлеб, пиджак с ватными плечами и возможность потратить копейки на идиотские развлечения типа синематографа или цирка; его удел – воплощать в металл идеи истинных людей, учёных. А понять даже тысячной доли научной мудрости пролетарий не в состоянии, да это ему и не нужно. Уэллса читали, «The Time Machine»? Разумеется, читали. Так вот, морлоки – это топливо революции, истинная цель которой – торжество Разума и слуг его. К которым я отношу очень немногих людей, но вы – достойный кандидат.

– Тогда зачем вам это? Тайные лаборатории, которые взрываются, преследование полиции? Опасность тюрьмы?

– Тюрьма – ерунда, мой друг. Невозможно лишить свободы человека думающего, как невозможно надеть кандалы на ветер или лунный свет. Заключение даже полезно: очищает от бытовой шелухи, ничто не отвлекает от размышлений. Да и среди политических заключённых встречаются алмазы, гранящиеся в бриллианты; нечасто, увы, но думающие люди – вообще редкость. Тюрьма полезна. Даже жаль, что вас так рано выпустили. Неизвестно, когда представится следующая возможность.