СТРАХ. ОДИНОЧЕСТВО. УЖАС. КАЖДУЮ МИНУТУ. КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ. ВСЯКИЙ РАЗ, КОГДА КТО-ТО ВТОРГАЛСЯ В ПРОСТРАНСТВО ЕГО ТЕМНИЦЫ.

Бертран Руа ел и пил, когда давали. Кто-то забрал его вещи из последней по времени камеры. Ноутбук, джинсы, ботинки, паспорт, мобильный, кредитки, деньги и все бумаги исчезли. Ему почему-то вернули рюкзак, в котором лежали фотоаппараты (минус батарейки и пленка), несколько шмоток и почтовая открытка во внутреннем кармане. В момент захвата он успел спрятать карточку Лолы, но все равно мучился мыслью, что попался, как распоследний кретин.

Первые дни, первые ночи тянулись бесконечно. Минуты. Секунды нанизывались одна на другую. В атмосфере ужаса. И теперь, месяц спустя, Бертрану казалось, что это вечный недосып сделал его терпеливым и научил-двигаться-бесшумно. Он пытался вспомнить, играли ли они с братом в «сыщиков и воров», когда были маленькими, и никак не мог. Годы путались, возникали временны́е пустоты, провалы, и Бертран начал бояться за свой рассудок. Не хочу, чтобы страх заставил меня утратить понимание сути вещей!

Он провел ладонью по бугорчатому полу и попытался организовать мысли так, как если бы с наступлением утра он мог встать и чувствовать себя свободным. Бертран вряд ли осознавал, что глагол «выжить» перестал быть словом или условием и превратился в образ жизни, в котором он отклонял любую сомнительную / ужасную / пугающую / ранящую / постыдную / убийственную мысль, которая могла превратить его в заложника, как того хотели похитители.

Он гнал сомнение и страх, как егерь дичь. Тренировался, чтобы узнавать малейшую трещину, составлял географическое описание своих «казематов», мысленно отмечал реперные точки и считал восходы.

Он вслушивался в интонации чужой речи, расшифровывал шаги и ритмы. Очень мало спал. Научился смотреть, научился чувствовать. В присутствии своих врагов.

С мыслями о Лоле.

Абуо предал его, это факт. Зачем? Очевидно, из-за денег. Все хотят денег. Даже я. А вот Сади… Бертран перебирал слова этого человека, вспоминал нюансы его речи. Улыбки. Он либо тоже предатель, либо… Лучше об этом не думать. Вывод так и так однозначен: я ничего не чувствовал, не заметил опасности.

Через двадцать один день Бертрана усадили перед камерой, у ног пяти вооруженных людей в масках. Он мог видеть только каменистую землю охрового цвета, бесконечную, плоскую, без единого деревца.

Бертран прочитал заготовленные бандитами фразы на английском языке: «Меня зовут Бертран Руа. Я фотограф из Франции». Потом один из мужчин добавил, что они – группа бойцов «За-что-то-там-такое», о чем француз никогда не слышал.

Показали меня по телевизору? Когда? Чего потребовали эти «комбатанты»? Освобождения из тюрьмы соратников? Выкуп? Хотели продемонстрировать силу, надавить на общественное мнение? Они специально похитили именно француза? Или им годился любой белый? Ты оказался не в то время не в том месте.

Как бы там ни было, никто не скажет, сколько продлится его плен. Бертран перестал об этом думать.

Случались мрачные моменты, когда он чувствовал себя заложником или начинал сомневаться, что ему сохранят жизнь. Бертран не был так уж уверен в своей полезности. Слава богу, он путешествовал и побывал на Тибете. «Если человек добирается сюда, значит, хочет о чем-то попросить». Он поблагодарил своего шерпу и мысленно располосовал перочинным ножом тысячи оранжевых футболок, глядя на каменную стену. Ветер подхватывал клочки материи и уносил их прочь, в звездное небо. Как в фильме.

Моем последнем фильме.

Эта мысль стала поворотной. Он держал в голове календарь своей «русской» поездки, думал о Байкале, вспоминал Анатолия и прямые стволы черных елей, русское солнце, отражавшееся от воды той первой реки, которую снял на выезде из Москвы. У воды был цвет волос Лолы, свет флиртовал с ней, как непослушная прядь играет с шеей и плечом. Кожа женщины была волной, родинка – скалой, за которую он из последних сил цеплялся пальцами, чтобы не сорваться.

Картины жизни выталкивали его на поверхность. Он полной грудью вдохнул горьковато-соленый, затхлый запах темницы. Бертран знал, что яркое солнце может обжечь роговицу, привыкшую к скудному свету. Ничего, я опущу глаза, пережду, а потом увижу Лолу.

Как она себя чувствует? Пусть все будет хорошо, пусть она больше не потеряет ни капли крови. Пусть думает обо мне. Нет, пусть ничего не знает.

Почему тот индеец подарил мне кольцо?

Но Лола узнала. В рождественскую ночь. Не в полночь, когда семья Франка открывала подарки, а наутро, до завтрака. Это была ее вторая «увольнительная». Миланы, в том числе гнусная бабка, прибыли в Германию, чтобы отпраздновать и довести детскую до полного совершенства. Все шло скорее хорошо, пока Мегера не потребовала включить телевизор: она желала слушать мессу. Внук отказал. Бабуля занервничала. Разговор перешел на повышенные тона, Франк не уступал, но тут из душа вышел его отец, отобрал пульт и с улыбкой передал его старухе. Франк отправился на кухню, а довольная собой Королева Милан умильным тоном попросила Лолу – и ее выдающийся живот! – отойти и не загораживать экран…

– …пока мой сын ищет нужный канал!

Клод Милан добрался-таки до Папы. Понтифик вещал, воздев руки к Небесам, а внизу экрана бегущая строка сообщала новости. Лола прочла, потом услышала «озвучку» Мегеры. «Фотограф Бертран Руа, о котором не было никаких известий с 13 декабря, похищен в Уганде». На экране появилась фотография улыбающегося Бертрана – красивого, длинноволосого… свободного.

– Еще один… – с наигранно тяжелым вздохом посетовала королева-бабушка. – Давайте помолимся за его родителей. Сделай громче, Франк.

– И так хорошо.

– Я ничего не слышу. Лола, скажи мужу…

Франк поймал взгляд жены. Она улыбнулась «как ни в чем не бывало» и прикрыла глаза. Он ушел в кабинет. Лола посмотрела на часы. Его подарок. Тонкие и элегантные, они отсчитывали прошедшее и будущее время. Тысячи людей пели на площади Святого Петра, Королева им вто́рила. Где Эльза? Пой, умоляю! Для Бертрана, для меня. Во имя красоты мира.

Они сели за стол: фуа-гра, салат, каплун и… не помню. Лола участвовала в разговоре, время на часах тянулось за стрелками, но она этого не замечала. Очень хотелось пить. Она поискала взглядом графин. «Нет-нет, не беспокойтесь…»

Лола подошла к мойке, пустила воду. Деревья в парке укрылись девственно-белым одеялом, птицы не смели коснуться лапками снега. Белая футболка Бертрана… Лоле вдруг показалось, что она слепнет, теряет сознание и равновесие, падает в черную, холодную, влажную, бездонную яму и в ноздри ей бьет чудовищная вонь.

Учительница стояла неподвижно, опираясь левой ладонью о стол, и смотрела на детей, заглядывая в душу каждому.