Дождевые струи хлестали по ставням. Что имеет значение? Желание дожить до ста пятидесяти лет? Смотреть на звезды, чувствовать тепло, глядя на фотографию, любить, открываясь «до донца», не предавать? Быть собой.

Лола не готовилась к разговору с Франком, но придумывала нежные слова для детей. Она расскажет им обо всяких замечательных вещах. О мостах через реки и мостах между людьми. Между Бертраном и мною. Это было неизбежно. Она предъявит фотографии в качестве доказательств. Эта любовь во мне, надеюсь, она перейдет и к вам. Она необъяснима. Она здесь.

У Барбары случилась жестокая схватка, она закричала, и четырехкилограммовая Мелоди родилась раньше срока.

Выписываясь, Барбара дала Лоле подержать дочку. Прикосновение к крошечной девочке потрясло француженку, а мысль о том, что ее малыши вдвоем весят меньше, она тотчас прогнала.

– Красавица! И как вкусно пахнет.

– Следи за рукавом, – пошутила свежеиспеченная мамаша, переставила белый телефон ближе к Лоле и покинула палату.

Лола хотела рассказать об этом Бертрану, но связываться с ним было непросто из-за разницы во времени. Фотограф недосыпал, дозванивался, но Лола иногда выходила в коридор, на моцион, а ее новая соседка Аннелизе не всегда снимала трубку и редко бывала дружелюбна.

Однажды, в начале декабря, в понедельник, около 18.30 по немецкому времени, Бертран позвонил из Уганды.

– Погода для работы вроде неплохая, но мы не сможем общаться дней десять. Там, куда я собираюсь, связи нет.

– Ничего, я терпеливая. Мне бы хотелось… чтобы дети были от тебя, – шепотом добавила Лола.

– Это не важно. Я хочу жить с тобой и твоими детьми.

Тик-так.

– Как только вернусь, сразу прилечу в Германию.

Тик-так.

– Возвращайся скорее.

Тик-так.

– Скажи еще раз.

– Франк здесь, мама, я прощаюсь с тобой.

Лола повесила трубку, и Бертран вышел из комнаты, хлопнув дверью. На улице босоногие дети играли в футбол и громко кричали. До захода солнца оставалось пятнадцать минут. Бертран дошел до ресторана, где была назначена встреча с проводником. Не Сади – Абуо. Он в срочном порядке заменил отца, тот десять дней назад сломал ногу в давке, когда на него со слонихи упал турист-датчанин.

Фотограф был пунктуален, африканцы опаздывали. Хозяин заведения принес Бертрану пиво, они поговорили о французской политике и женщинах.

Час спустя проводники наконец появились, и Сади, отчаянно жестикулируя, рассказал, как «этот Эдгар Даниэльсон рухнул вниз, чертова тяжелая туша! Сто двадцать килограммов!». Он повторил, что его сын тоже мастер своего дела – «не хуже отца!» – и знает отличные места для съемок. Они прошлись по маршруту, Сади цеплялся к деталям и болтал без умолку. Абуо не вмешивался, только кивал. Бертрану требовалось одно – сделать работу в максимально короткие сроки, чтобы как можно быстрее вернуться домой. Сади энергично встряхнул руку фотографа и сказал:

– Надеюсь, я еще схожу с вами по маршруту.

– Я вернусь, – пообещал Бертран.

На следующее утро, очень рано – они уже час были в дороге, – завибрировал мобильник. «Час» Лолы. Бертран набрал номер, и – о чудо! – она оказалась в палате и сняла трубку. Ее голос звучал совсем близко, в нем не было страдания.

– Сегодня кровотечение слабее, чем вчера.

– Отличная новость. Видишь, я обещал, что все наладится, и тебе стало лучше. Вернешься домой?

– Пока нет. – Лола улыбнулась. – Забыла рассказать, что Air France случайно расторгла со мной договор, вместо того чтобы временно отстранить от работы по известной причине, и… я только что поняла, что не знаю ни твою почту, ни даже название улицы в Рив-сюр-Марн.

– Ну мы даем… – Оба весело рассмеялись. Три секунды чистого счастья.

– Не подумали о простых вещах, потому что у тебя есть номер моего сотового, а у меня – твой адрес. Все, кроме имейла.

– У нас с Франком общая почта, так что диктуй свой адрес!

– …..an………mag@…..com.

– Я не поняла, не расслышала, повтори!

Бертран повторил, но Лола снова ничего не услышала. Он велел водителю остановиться, прокричал слова в глухую тишину. Безрезультатно.

Она набирала его номер весь день, и соседка в конце концов не выдержала:

– Может, хватит, а?

Лола лежала в кровати, уставившись на тусклый ячеистый потолок. Ничего страшного, у него есть мои координаты, у меня – номер его мобильного. Он перезвонит.

Неделю спустя Жеральдина вошла в палату Лолы.

Впервые за много лет она рассталась с Эльзой на двое суток, оставив ее на попечение сестры покойного мужа. В голосе старшей дочери было нечто, заставившее Жеральдину положить в чемодан пять кожаных коричневых пуговиц для жакета, огромное количество рисунков «в стиле Эльзы» и детские одежки, выстиранные и разложенные по цветам и размерам.

Бертран так и не дал о себе знать, хотя Лола больше не боялась, что он позвонит – немедленно, в присутствии матери. Она этого хотела. И очень беспокоилась. Если позвонит, я все скажу.

Не в силах сдержать внутреннюю дрожь, она разворачивала пижамки, комбинезончики, кофточки. Описать свои чувства Лола вряд ли бы сумела. Свекровь покупала все на собственный вкус, Жеральдина же собрала именно то «приданое», которое выбрала бы сама Лола, будь она «на воле». Невозможно представить новорожденных во всех этих крошечных штучках. Глаз Лола не подняла, но не воспротивилась, когда мать обняла ее. У Жеральдины тоскливо сжималось сердце – от жалости к дочери, от страха и бессилия.

– Мне так тебя не хватает, родная, – шептала она, не размыкая рук, – и я ненавижу Франка за то, что увез тебя.

– Если ты еще раз это повторишь, я распла́чусь!

– Требую полную неделю весной, хочу слышать в доме детский щебет.

– Как прошел полет?

– Волшебно – как в первый раз. Я чувствовала себя пятидесятилетней дебютанткой.

– Хотела бы я на это посмотреть.

– Я боялась сюда ехать, – скороговоркой призналась Жеральдина.

– Знаю.

Жеральдина вдруг с ужасом поняла, что не помнит дочь новорожденной. И Эльзу не помнит. Зато может воспроизвести узор их первых пеленок. Мозг ненадежен, кожа подобна бабочке-однодневке. Но тишина – это счастье.

Конрад Шмидт прервал их немой разговор, тысячу раз извинился перед Жеральдиной и объявил, что разрешает Лоле провести дома ночь и следующий день, поскольку…

– …и дети, и вы хорошо себя чувствуете. Тем более что ваша матушка тут. Рады?