— Так что, Дмитрий Михайлович, подосланные оне! — спустя несколько минут доложил князю стрелецкий сотник Кондратий Семага. — Из Твери прискакали, паскуды, от пана Ходкевича, коему твоя милость покоя не дает. Золота отвалил этим христопродавцам столько, сколько в их шапки влезло, и еще столько же отсыпать обещал, если оне тебя убьют. Того, что Михайло Стрелец веслом благословил, мы не откачали: то ли захлебнулся, то ли от того, что башка разбита, только преставился он. А те-то, двое, те сразу все и рассказали. Дозволь, князюшко, мы их на кол посадим!

— Не дозволяю! Допросите про войско Ходкевича, что в Твери стоит. Все, что знают. А после повесить. И никаких чтоб колов.

Пожарский сидел на мостках, свесив вниз босые ноги, и старательно вытряхивал воду из своих нарядных сапог: она попала туда во время схватки князя с одним из казаков.

— А где Михаил-то? — спросил он. — И друг его где? Не будь их, я бы от этих подосланных не отбился.

— Сейчас придет Михайло! — вместо Семаги, поспешившего исполнить княжий приказ, ответил другой стрелец.

— Они одеваться пошли: мол, нагишом драться пришлось, так хоть опосля драки в пристойный вид придти хотят.

— Здесь мы! — тотчас послышался позади Пожарского голос Смоленского воеводы. — Прости, Дмитрий Михайлович, что ушли, но уж очень иначе смешно выходило…

И Михаил, представив себе, как выглядел со стороны их с Хельмутом подвиг, невольно прыснул.

Князь поднялся и, не говоря ни слова, крепко обнял Шейна. Потом сказал, опустив глаза:

— Спасибо, воевода! Я перед тобою в долгу, да и вину несу немалую: имя твое законное тебе вернуть не могу! Но, как Бог свят: едва только Москву от ляхов освободим, я Думу соберу и родню твою бесстыжую призову к ответу.

— Разве мне это надобно? — Михаил ответил на объятия князя не менее могучими объятиями. — Не затевай, княже, грызни боярской.

— Это — мое дело! — Пожарский наконец выпустил воеводу из крепкого кольца своих рук и отступил на шаг.

— А теперь дай мне и друга твоего обнять.

— Я давно хотел, чтобы ты узнал его, княже! — обрадовался Шейн. — Вот он. Во святом православном крещении раб Божий Даниил, но я его чаще прежним именем зову — Хельмут. Привык так. А за то, что он среди всех воинов, коих я видал, самый быстрый, его Шнеллем прозвали. По-германски.

Пожарский улыбнулся и повернулся к немцу, который тотчас склонился перед ним с самым почтительным видом.

— Я о тебе уж так много слыхал, Хельмут Шнелль, что и не случись сегодняшнего нападения, все равно захотел бы узнать тебя близко. Спасибо за подмогу! Давай обнимемся.

Хельмут не стал возражать. Однако князь, едва разжав объятия, вдруг пристально вгляделся в лицо молодого человека и изумленно ахнул:

— Матерь Божия! Быть того не может!

— Не может, милостивый князь! — немец улыбнулся странной смущенной улыбкой. — Вы обознались.

— Вряд ли. — Дмитрий Михайлович с трудом мог поверить себе, но уже не сомневался. — Действительно, тринадцать лет прошло, но ты так мало изменился… Правда, я был уверен, что ты убит.

— Убит! А вот он, — Шнелль кивнул в сторону Михаила, — казнен в Польше по приговору короля Сигизмунда. У нас с ним очень схожая судьба, князь. У него отняли имя ради имения и денег, а у меня, прежде всего, ради титула. Но я, как и он, не хочу быть Каином. Хотя, по правде сказать, Авелем тоже себя не чувствую. И если Михаилу Бог дал возможность, даже потеряв имя, не потерять чести и драться за свое Отечество, то я — всего лишь наемник. Поэтому сделайте милость, признайте, что обознались.

— Признаю. — задумчиво проговорил Пожарский. — Хотя то, что ты, великий воин, не знавший страха, отказался мстить за себя, говорит о многом. Уж чего-чего, а чести ты не утратил, твоя светлость!

— Светлость? — немного растерянно переспросил Михаил. Невероятное почтение, с которым князь Пожарский обращался к его другу, поразило Шейна. Он и прежде был уверен в очень высоком происхождении Хельмута, однако это все равно было странно.

— Я никому не скажу, кто ты на самом деле, раз ты этого не хочешь, — продолжал, между тем, Пожарский.

— Но ведь Михаилу-то ты можешь это сказать. Хотя бы потому, что сам знаешь его настоящее имя.

— Пожалуй, княже, ты прав! — пожал плечами немец.

— Но тогда уж скажи сам.

Князь махнул рукою стрельцам:

— На берег ступайте. Не стойте над головой. Коня моего далеко не уводите: я сейчас обуюсь и с вами в город поеду. А ты, Михайло, помнишь ли, как я тебе рассказывал про посольство, что государь Борис Годунов к германцам отправлял?

— Как не помнить! И ты тогда встречался с моим другом?

— Не то, чтобы встречался. Просто видел его на учениях кавалерии и подумал, что больше никогда такого не увижу! То, как этот человек ездит верхом, владеет оружием, было невероятно. Про такое только в сказках сказывают, да и то ежели там какому-то царевичу-королевичу сила волшебная помогает. Потому-то я и лицо его запомнил на всю жизнь!

Михаил подмигнул Хельмуту, продолжавшему смущенно улыбаться:

— Ну, княже, это все и меня не раз поражало. Но зовут-то его как?

— А зовут его Хельмут Даниэль фон Штрайзель, его светлость герцог Баварский, двоюродный брат императора Священной Римской империи[48]. В Германии он был одним из самых богатых и знатных сеньоров. Теперь всем этим владеет его младший брат Фердинанд.

— Ух, ты! — вырвалось у Михаила. — Ничего себе наемничек!

— Ну, давай, смейся! — безо всякой обиды воскликнул Хельмут. — Я знаю, как это глупо.

И добавил совсем тихо, с плохо скрытой горечью:

— Тем более теперь, когда знатное имя мне бы очень даже не помешало.

Вместо ответа воевода взял и крепко сжал руку товарища:

— Я не из тех, кто склоняет голову перед более знатными, но перед тобой я склоняюсь. Так и знай, твоя светлость!

— Вот и будем друг перед другом кланяться, а не воевать! — то ли разозлился, то ли отшутился «светлость». — Давай лучше со стрельцами потолкуем по-доброму, чтоб не болтали лишнее о сегодняшней схватке. Не то, сам знаешь, какие языки у наших кавалеристов: прослышат, как мы в этот раз сражались, и будем мы с тобой не Михайло Стрелец и Хельмут Шнелль, а князья Нагие. Вроде бы есть у вас такой княжий род?