Миллионы лет назад Виналес был лесистой равниной, а потом, по капризу природы, здесь поднялись округлые возвышения. Изолированное обитание моллюсков на каждом таком островке привело к появлению независимых видов, которые со временем превратили долину в святилище для исследователей. Но Пабло и Амалия ничего об этом не знали. Их взгляды скользили по карликовым пальмам и папоротниковым коврам. Среди орхидей они видели колибри, порхающих, как маленькие вспышки света, и зависающих в воздухе, чтобы добыть себе пропитание, яростно трепыхающих крылышками на одном месте, а через секунду пропадающих из виду. То было видение рая. Молчаливые, завороженные, Амалия и Пабло наслаждались явленными им чудесами – а позади, тоже радуясь происходящему, следовал Мартинико.

С тех пор как полстолетия назад Анхела уехала из деревни, у домового не было случая в полной мере повеселиться в лесу или хотя бы на холме. Теперь он оказался в настоящей кубинской сьерре и впитывал в себя пернатое разноцветье трогонов[34], аромат табачных плантаций, силуэт пробковой пальмы, превосходящей возрастом самого домового, красную глину на полях и доисторическую горную цепь вокруг долины.

Сквозь тучи полилась нежная мелодия. Амалия посмотрела наверх, как будто что-то услышала… к удивлению домового, который знал, что эти звуки доносятся из другого измерения, недоступного смертным. Но это была только случайность – или предчувствие, – потому что девушка тотчас повернулась к Пабло и влюбленные стали перешептываться.

Они шли дальше, и звук делался более отчетливым. Молодые люди снова замолчали, погрузившись в свои мысли. Мартинико увидел справа от тропы маленькую птичку, почти что игрушечную: это была черная колибри. Непоседа прыгнул, чтобы ее схватить, но птичка проскользнула у него между пальцами. В голове Мартинико прозвучала безмолвная мольба его хозяйки: «Господи, пусть так будет всегда! Чтобы мы любили друг друга до самой смерти и даже после смерти». И время внезапно остановилось. Домовой отвел взгляд от колибри, которую все-таки сумел изловить, и в изумлении выпустил из рук крылатую драгоценность. Птичка сверкнула напоследок и исчезла среди ветвей.

В конце тропинки Пабло целовал Амалию. Но не это так поразило домового. На ближнем утесе сидел Пан, как всегда с копытами и темными рожками. Старый бог играл на своей тростниковой флейте, которую Мартинико видел много лет назад в горах Куэнки.

Домовой и бог несколько секунд взирали друг на друга с одинаковым удивлением. «Что ты здесь делаешь?» – вопрошали они без слов. И точно таким же образом они дали друг другу ответ. «До самой смерти, – снова услышали они мысли Амалии. – И даже после смерти». Только тогда Мартинико заметил, что бог перестал играть на флейте, потому что тоже услышал эту мольбу о вечности.

Да как же это возможно? Создания из Срединных миров могут слышать человеческие мысли, только если между ними существует особая связь. И тогда домовой вспомнил обещание, которое Пан дал бабушке Амалии: «Если я понадоблюсь одному из твоих потомков, пусть он даже ничего и знать не знает о нашем договоре, я смогу подарить ему желаемое… Два раза». Бог был привязан к этой девушке посредством меда, подаренного ему в канун Святого Хуана. «Да будет так всегда». Мартинико почувствовал, как бог исполняет желание его хозяйки на своем безмолвном языке. «И даже после смерти».

Пабло и Амалия двинулись дальше, а перед ними шествовал невидимый бог. Домовой следовал за ними на расстоянии, из-за жгучего любопытства ему стало не до шалостей. Вскоре они подошли к подножию холма, с которого начинался горный хребет. Все поросло здесь густым кустарником, как будто ничья нога здесь не ступала. Бог сделал незаметный для людей жест, и тогда Пабло с Амалией обнаружили проход в густой листве. Так начиналась тропа, по спирали взбиравшаяся на вершину. Мартинико понял, что ни один из смертных нового времени по ней не ходил. Это было творение другой эпохи, созданное существами, убегавшими от какой-то древней катастрофы и нашедшими пристанище на тогда еще необитаемом острове, передышку на пути в другие земли. Теперь, спустя тысячелетия, Пабло и Амалия вершили ритуал, о котором никто уже не помнил – за исключением нескольких богов, угасающих в этом мире, утратившем свою магию…

Влюбленные продирались сквозь заросли папоротника, держа путь к вершине. Роса с листьев кропила их головы ледяным дождем. Наверх… наверх… к облакам, к обиталищу душ, по вечной кривой, вьющейся вокруг холма. Тропинка шла то в одну сторону, то в другую. Но никогда не прямо. Только таким и могло быть единение их душ – с помощью незримых связей.

Чей-то голос произнес магическую фразу, которой они не услышали; их окутывала туманная пелена, в которой почти ничего не было видно. Песнопения на древнем языке казались им голосами незнакомых птиц… Ничего другого они и не смогли бы расслышать. И вот наконец вершина – в ожидании ритуала, который отметит их души. Так случалось уже бессчетное множество раз, так будет и потом, пока мир остается миром и боги – забытые или нет – обладают какой-то властью над людьми.

Окутанные неслышимой литургией, Пабло и Амалия предались самому древнему из ритуалов. И тогда из ниоткуда как будто появился божественный перст, благословляющий влюбленных. На тела их снизошел свет… или, быть может, этот свет зародился в них самих. Он обволакивал их, как облако, и потом оставался мерцать на краешке их душ, словно печать любви, которая пребудет во веки веков, видимая только им двоим.

– Этот рис с цыпленком – прямо пища богов, – заметила Рита, вскинув брови, что могло означать как восхищение, так и притворство.

– Там и правда недалеко, – подтвердил Хосе, уплетая белое мясо. – Мама училась готовить в сьерре.

Донья Анхела слегка улыбнулась. Ей было далеко за семьдесят, и с лица ее не сходило умиротворенное выражение человека, который просто дожидается своего конца. Однако сын говорил правду: дом ее родителей стоял ближе к небу, чем к земле.

В голове старушки возник образ бессмертной девушки, расчесывающей волосы возле ручья, зазвучала музыка, заливающая сьерру, и Анхела подумала: «Как же близки эти создания к тому Господину, к которому она скоро отправится, чтобы воссоединиться с Хуанко».

– Дочка, смотри, что ты наделала! – Крик Мерседес развеял чары.

Внучка опрокинула на скатерть стакан с водой. Мерседес с салфеткой в руке кинулась останавливать поток, растекающийся по столу.

Ужин был, можно сказать, почти домашний. Кроме четверых членов семьи и Риты, за столом сидели только импресарио по прозвищу Лис и родители Бертики. Амалия чуть в обморок не упала, услышав, что родители пригласили дона Лорето с женой.

– Что будем делать, если они узнают? – спросила она Пабло, когда они пили лимонад со льдом. – С родителей станется снова запереть меня в Лос-Арабос.

– Ничего такого не будет, – заверил Пабло, играя ее волосами. – Три месяца прошло, никто про это и не вспомнит.