– Сама убить ребенка? Ни за что. Увидев, что Бобби мертв, она пришла в ужас. Я уверена, что этот шок ее и убил.

– Боже мой! Какой кошмар… Бедная Рамона. Бедный ребенок… А кто-нибудь еще не мог…

– Уэйн, это был он.

– Да-да, тебе лучше знать. Говоришь, его звали Сэм? Не слишком много информации… Сколько ему было лет?

– Тринадцать или четырнадцать, около того.

– Думаю, достаточно взрослый, – сказал Уэйн. – Когда постоянно слышишь все эти безумные речи… Ладно, как ни ужасно в этом признаваться, но я склонен согласиться с твоим мнением. Что произошло после закрытия ранчо? Хотя я не уверен, что хочу это слышать. – Кнутсен покачал головой, его щеки задрожали. Неловким движением он закрыл ладонью глаза.

Грейс подалась вперед и взяла его за руку, успокаивая, как успокаивала своих пациентов.

– На самом деле, – сказала она, – все обернулось к лучшему.

Детектив Нэнси быстро ехала в детскую колонию, и Грейс понимала, что она торопится закончить свою работу. Они миновали несколько запертых ворот, а потом детектив исчезла, и дальше девочку сопровождала огромная чернокожая женщина, которая называла ее «голубушкой» и заверяла, что все будет хорошо.

Эта женщина успокаивала новую подопечную, но голос у нее был усталым и безразличным, как будто она проглотила магнитофон, предварительно нажав кнопку «Воспроизведение».

* * *

У Грейс забрали одежду, а вместо нее выдали ярко-оранжевые штаны и такую же рубашку. На худом запястье закрепили пластиковую полоску с ее именем, причем написанным с ошибкой: «Блэнд». Помещение было маленьким, в нем пахло мочой и калом, одна стена была испещрена неприличными рисунками, а вместо другой была решетка. Единственное окно, под самым потолком, было черным – за окном царила ночь. Мебель состояла из койки, шкафчика и металлического унитаза без крышки.

Большая чернокожая женщина сказала:

– Извини, голубушка, пришлось поместить тебя в одиночную камеру, но это для твоей же пользы, потому что нет смысла отводить тебя в общую спальню, ничего хорошего тебя там не ждет. Ты не такая, как некоторые другие дети, они и вправду плохие, но тебе не нужно об этом знать, просто прими это как факт, ладно?

– Ладно, – ответила Блейдс.

– Вот почему я тебя запру, голубушка. Ради твоего же блага. Постарайся выспаться, а утром можешь задавать вопросы. Утром люди ответят на твои утренние вопросы.

– Ладно.

– Я хочу сказать, голубушка, что ты все равно здесь ненадолго, пока суд не вынесет решение. Это значит, что все уладится.

Я знаю, что это значит. Нажми «Стоп» на своем магнитофоне.

– Ладно? – повторила женщина.

И Грейс вошла в свою камеру.

* * *

На следующее утро другая чернокожая женщина принесла поднос с завтраком и сказала:

– Подъем, труба зовет! Вам что-нибудь нужно, мисс?

– Книги, – ответила Грейс.

Ее слова произвели такое впечатление, словно она попросила лунный грунт.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Хм, посмотрим, что тут можно сделать…

– Я читаю взрослые книги.

Женщина нахмурилась.

– Ты имеешь в виду эти, неприличные?

– Нет, – сказала девочка. – Взрослые книги – психология, биология…

Собеседница скептически уставилась на нее.

– Ты вроде как гений?

– Я любопытная.

– Здесь это до добра не доведет, мисс.

* * *

Шесть часов спустя к ней в камеру принесли потрепанные школьные учебники для пятого класса. Детская математика, детский английский, детская наука.

Это наказание, решила Грейс, за то, что она оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Она размышляла, куда отправили Сэма, Тая и Лили. Может, они тоже здесь, в других тюремных камерах. Может, когда ее выпустят, она их увидит. Девочка надеялась, что нет.

Позже выяснилось, что беспокоиться ей не о чем. Три дня ее никуда не выпускали, и по большей части персонал, похоже, просто забывал о ней. Она вела себя тихо, спала, размышляла и чувствовала, что постепенно тупеет, как будто ее мозг разлагается и она тонет в образовавшейся пустоте.

Но ведь она не сделала ничего плохого. Точно так же как и тогда, с красной комнатой.

Сохранять спокойствие было не всегда легко – для этого требовалось отвлечься от криков и воплей других заключенных, среди которых были и мужчины, которые ходили под присмотром охранников, не мешавших им глазеть на Грейс, тереть себя между ног и говорить гадости. Пару раз они и вправду доставали пенис и теребили его, ухмыляясь при этом.

В первый раз Блейдс была так удивлена, что никак не отреагировала. Во второй раз она рассмеялась.

Парень, над которым она смеялась, был высоким и широким, с черным пушком на прыщавом лице. Когда девочка засмеялась, его пенис сморщился, и парень поспешно застегнул штаны. Судя по его лицу, ему хотелось вырвать прутья решетки и прикончить Грейс.

После этого она свернулась калачиком на своей койке, отвернувшись от этого убогого мира.

* * *

В конце четвертого дня еще одна чернокожая женщина – похоже, весь персонал здесь был черным – отперла камеру и сказала:

– Вас выпускают, мисс… – Она заглянула в планшет с бумагами. – Мисс Блейдс. Вот твоя одежда. Одевайся, я подожду. Потом отведу тебя.

– Куда? – спросила девочка.

– Тебя переводят в новое место.

– Где это, мэм?

– Мне не сказали, я только должна тебя привести.

Грейс сбросила оранжевый костюм, не заботясь о том, что мимо может пройти какой-нибудь мальчишка с грязными мыслями и увидеть ее в одних трусиках. Надев то, в чем ее сюда привезли, она прошла вслед за надзирательницей через несколько запертых дверей, ведущих в этот ад, и оказалась в маленькой приемной.

Там был Малкольм.

– Боже… – сказал он. – Прости, что так долго не мог тебя найти.

В одной руке психолог держал вещи Блейдс, а вторую протягивал ей непроизвольным жестом, предлагая утешение. Девочка не хотела, чтобы до нее дотрагивались, – она никогда этого не любила, и в этот момент отвращение победило здравый смысл.

Он пришел, чтобы спасти тебя; делай все, что он хочет.

Но Грейс не хотела, чтобы он обнимал ее – три дня в тюрьме усилили ее неприязнь к физическому контакту. Она не двинулась с места.

Глупо. Ладно. Попробуй.

Она нерешительно шагнула вперед.

Психолог опустил руку.