Несколько месяцев спустя, когда до Санто-Доминго дошли вести о принудительной отправке губернатора на Эспаньолу, стало понятно, что корабль Никуэсы потерпел крушение.

В беседах со своими друзьями, которых с каждым разом становилось все меньше и меньше, дон Алонсо де Охеда размышлял об этой трагедии с отстраненным смирением.

– Когда мы оба были еще молоды, – говорил он, – и жили в Испании, Никуэсе предсказывали гибель в море, а мне – смерть от голода.

Он довольно быстро забыл о случившемся. Одной смертью больше, одной – меньше, какая разница? Всю свою жизнь он ходил в обнимку со смертью.

Его внимание занимали другие события в жизни колонии.

Вице-король узнал, что Талавера и остатки его банды скрываются на Ямайке, и направил туда судно с отрядом солдат, чтобы доставить беглецов в Санто-Доминго. Их собирались судить за кражу генуэзского корабля и убийство экипажа.

Генеральный суд острова вызвал дона Алонсо де Охеду в качестве свидетеля преступлений Бернардино де Талаверы, первого пирата Нового Света.

Несчастный рыцарь не стал в подробностях описывать все те унижения, которым подвергали его разбойники.

– Какие бы показания я ни дал против них, – говорил он своим друзьям, – в любом случае они получат то наказание, которое заслужили. Эти разбойники вызывают во мне сочувствие, когда я вспоминаю все те мучения, которые нам пришлось вынести в борьбе за жизнь в кубинских болотах. Никогда еще свет не видывал, чтобы люди столько страдали для того, чтобы в итоге окончить свою жизнь на виселице.

Талавера и его подельники были казнены. Однако в городе все еще оставались их друзья, искатели приключений самого низкого пошиба, которые стремились хоть как-то реабилитировать память Талаверы и потому считали его невиновным, а вынесенный приговор приписывали показаниям Охеды. Многие чувствовали себя оскорбленными той надменностью, с которой дон Алонсо на перекрестке Четырех улиц отметал все попытки завязать тесную дружбу. К тому же с каждым днем Охеда выглядел все более изможденным и все больше прихрамывал на раненую ногу, которую изнутри продолжал точить яд от стрелы, несмотря на попытку излечиться столь варварским способом. Так почему бы не убить этого воина, так знаменитого в прошлом своей ловкостью и отвагой?

Никто уже не верил в его способность нанести увечье любому и не получить ни царапины в ответ. После ранения стрелой то сверхъестественное покровительство, которое оставляло его целым и невредимым в бою, покинуло Охеду, и теперь любой мог отважиться сразиться с ним… Однажды вечером, когда он возвращался из центра города в свою хижину, где жил с индианкой Изабель и тремя ребятишками, на него напали больше дюжины головорезов.

Он все еще сохранял свою былую ловкость, и прежде чем его окружили, атакуя со всех сторон, Охеда успел отпрыгнуть к стене и выхватить меч.

Коварному сброду на миг показалось, что этот печальный и уже сломленный жизнью герой внезапно оказался сразу во многих местах и преобразился, как во времена своей юности. Они решили, что им противостоят сразу несколько «донов алонсо»: четыре, восемь, двенадцать… И когда они, исколотые и изрубленные этим вездесущим мечом, обратились в бегство, дон Алонсо еще довольно долго преследовал их, нанося удары отставшим.

Это была последняя победа Рыцаря Пресвятой Богородицы.

Он вытер свой испачканный кровью меч листьями деревьев, вернулся в хижину, снял плащ, зажег простенькую лампу с фитилем, смоченным в кокосовом масле, и, взяв перо, стал писать в большой бумажной тетради, половина страниц которой уже была покрыта рыжеватыми строками.

Пытаясь отвлечься от своего одиночества, дон Алонсо из воина превратился в писателя.

Охеда любил ночное одиночество, когда он мог избежать общения с другими людьми. С каждым днем росла его неприязнь к бывшим соратникам по приключениям, и он в равной степени ненавидел и их безразличие, и их жалость к себе.

Во что бы то ни стало нужно было найти деньги на экспедицию, и в дневные часы он бродил по Санто-Доминго с надменным, а временами и вызывающим видом, и раз за разом убеждался в том, что его бывшие друзья, в иные времена так стремившиеся к общению с ним, теперь стараются держаться от него подальше.

Ночь дарила ему отдых в прохладе уединения, блаженные минуты завораживающих воспоминаний о прошлом. В бедной лачуге, единственном оставшемся у него имуществе, часами напролет он писал, повествуя о своих былых подвигах: о дуэлях, плаваниях, войнах с маврами, а затем и с индейцами этой части Азии – земли, истинная сущность которой еще не была определена ни космографами, ни мореплавателями.

Несмотря на недостаток серьезного образования, Охеда в юности прочел немало книг по истории, которые брал у своего кузена-инквизитора и других ученых мужей. Он был знаком с «Комментариями» Цезаря и другими произведениями знаменитых полководцев, которые, уйдя в отставку, пытались пером описать пыл сражений.

Его несчастный компаньон Хуан де ла Коса, как и другие испанские мореплаватели, был поглощен своими делами, совершал великие открытия, но не позаботился о том, чтобы написать о них, доверив другим и воле случая рассказать об этом. Лишь тот флорентийский торговец из Севильи – Америго Веспуччи, которого Хуан де ла Коса взял к себе учеником штурмана, решился написать о том, что видел сам, и о том, что ему рассказывали, принимая это за истину, и тем самым прославил свое имя во всем Старом Свете.

Несчастному Рыцарю Пресвятой Богородицы стоило немалых усилий собрать и связать между собой воспоминания о своей короткой, но такой бурной жизни; он подолгу сидел, запрокинув голову, не отрывая орлиного взора от соломенной крыши хижины, с которой вниз постоянно слетали кровожадные тропические насекомые. Он рассеянно покусывал кончик пера, одного из тех, что добывал у своих друзей-монахов недавно построенного в городе францисканского монастыря.

Его меднокожее семейство, затаив дыхание, наблюдало за таинственным процессом письма и за раздумьями внушавшего им страх «маленького белого вождя».

Изабель готовила скудный ужин, после этого садилась на земляной пол, уперев локти в колени и обхватив голову руками; сияющими глазами она смотрела на этого воина, своего возлюбленного и хозяина, отвагой которого столько раз издали восхищалась во время сражений.

Трое разновозрастных мальчишек тоже сидели на полу, обхватив колени руками, и с не меньшим обожанием молча взирали на дона Алонсо.

Кожа полуголых ребятишек, казалось, поблескивала в сумерках каким-то свечением, а их загадочные и таинственные глаза неотрывно смотрели на Охеду с нежностью робких зверьков.

Индианка и три ребенка-метиса – это было все, чем обладал знаменитый идальго дон Алонсо де Охеда под конец своей полной превратностей жизни. А ведь в двадцать лет он верил в то, что ему судьбой предназначено властвовать в новых открытых землях Великого Хана!