так расстроен он.

«Сыночек, — говорит, — мне в душу пала

Твоя тоска, и сердце рвется вон

С отчаянья: не видеть не могу же,

Что с каждым днем тебе все хуже, хуже».

CLXVIII

Им Африко в ответ — не что иное,

Как только, что худого ничего;

Не знает, дескать, сам, что с ним такое.

А то — чтобы оставили его

В покое: голова иль что другое

Побаливает — только и всего.

И от того не раз его лечили,

Да все болезнь не ту в нем находили.

CLXIX[238]

И в этой жизни тяжкой изнывая,

Однажды Африко печальный пас

Свои стада и, взоры подымая

Рассеянно, бродил за часом час,

Все о своей любезной размышляя,

Из-за которой таял он и гас.

И вот увидел он источник ясный,

Светившийся светлей звезды прекрасной.

CLXX

Деревьями густыми окруженный,

Местами сенью веток затемнен

Он был. Полюбовался им влюбленный,

Сел у корней; склонился грустно он,

Раздумьем о злосчастье сокрушенный,

К какому был любовью приведен.

В воде себя узнав, он поразился,

Как мрачен вид его, как изменился.

CLXXI

И вот, к себе исполнен состраданья,

Сраженный переменою своей,

Не в силах он удерживать рыданья,

Все горше плачет он, все горячей

И день злосчастный первого свиданья

Уже проклясть готов душою всей.

«Ах, — молвит, — за какие прегрешенья

Влачу я жизнь, не зная утешенья!»

CLXXII

И, опираясь на руку щекою,

А на колено локоть положив,

Он говорил и слезы лил рекою:

«О злая жизнь моя, пока я жив!

Так этою отягчена тоскою,

Пускай растает, словно снег в разлив.

А я, как хворост на огне, сгораю,

И нет спасенья мне, нет мукам — краю.

CLXXIII

Уйти от страсти к девушке жестокой,

Пленившей сердце мне, я не силен, —

Чтоб не желать ее с тоской глубокой

Всего превыше. Вижу — заключен

В столь крепкие оковы, одинокий,

Что день и ночь пылать я обречен

В огне недвижно: выйти нет надежды,

Коль смерть не поспешит закрыть мне вежды».

CLXXIV

Потом, любуясь, он глядел на стадо:

Резвилися коровки и бычки,

Он видел — целовались; всем отрада

Была в любви, не ведавшей тоски.

Он слушал птиц; полны живого склада,

Звучали их любовные стишки,

И весело пичужка за пичужкой,

Влюбленные, порхали друг за дружкой.

CLXXV

Любуясь, Африко грустил без меры:

«Счастливые созданья, вы верней,

Вы более меня друзья Венеры,

И как вы радостней в любви своей,

В усладах тех, каким не знал я веры!

И как должны хвалить вы горячей

Амура за любовь, за упоенье,

Что вам дано сполна — и в разделенье!

CLXXVI

Вы стройно песни радости поете,

Порхаете, беспечны и легки,

А плачу я, — в страданьях и заботе

И день, и ночь, изнывший от тоски,

Исход я вижу в смертной лишь дремоте,

Свободы жду от гробовой доски,

Отрады, хоть малейшей, ждать не смею

От завладевшей волею моею».

CLXXVII

И тут вздохнув глубоко и умильно,

Расплакался так горько мальчик мой

И слезы полились так изобильно,

Что щеки, грудь — казалися рекой,

Струями слез омоченные сильно, —

Так злостной был охвачен он тоской.

И к светлому склонившись отраженью,

Беседовал он с собственною тенью.

CLXXVIII

И с нею потуживши над собою,

Слезами переполнивши поток,

Сменяя долго мысль одну другою,

Он несколько сдержать рыданья мог

При мысли, поманившей дух к покою,

Открывшей в сердце тихий уголок,

Напомнившей о сладком упованье:

Венера ведь дала обетованье.

CLXXIX

Но видя — не приходит исполненье,

А между тем он до того дошел,

Что чувствует уж смерти приближенье, —

Сказал: «Венера бед моих и зол

Ведь и не помнит; зреть ли ей томленье,

Которым смертный рок меня борол?»

Почтить богиню жертвоприношеньем

Решает он — как напоминовеньем.

CLXXX

Он на ноги встает, идет он живо

Туда, где неба не закрыт простор,

Умелою рукою взял огниво,

Разводит видный, блещущий костер.

И целую поленницу, красиво

Срубив ее, над пламенем простер.

Потом овечку, что глазам отрада —

Тучна была, — он быстро взял из стада.

CLXXXI

И, взяв ее, к огню подвел; сначала

Между колен своих установил;

Потом, как дело знающий немало,

Ее он прямо в горло поразил

И кровью, что по капле истекала,

Он окропил огонь; и разделил

Овечку на две части, и руками

Поспешными их возложил на пламя.

CLXXXII

Одну за Меизолу он возлагает,

Другую — за себя, чтобы узнать,

Не чудо ли сейчас же воссияет;

Во благо, в зло ль — ее лишь увидать, —

Всю на него надежду возлагает.

Он уповает, должен уповать!

И на колени он к земле склонился,

В таких словах к Венере обратился:

CLXXXIII[239]

«Богиня, что над небом и землею

Всех выше властью мощною своей,

Краса-Венера, — сын Амур с тобою

Сражает души и сердца людей, —

Бегу к тебе с сердечною мольбою,

О, не отвергни же мольбы моей,

Благослови — и счастье мне содеешь

Ты, что сердцами всех живых владеешь!

CLXXXIV

О, знаешь ты, с готовностью какою

Стрелу Амура принял в сердце я

В день, как узрел Диану пред