— Ева, я тоже на пределе. — Ты помассировал виски. — Но не из-за Кевина.

— Это угроза?

— Это не угроза.

— Тогда что это?

— Ева, пожалуйста, успокойся. Я никогда не разрушу нашу семью. — Было время, когда ты сказал бы: «Я никогда не брошу тебя». В твоем более нравственном заявлении была некая твердость, в то время как зароки в вечной преданности любимой, как известно, ненадежны. Вот я и задумалась, почему твоя непоколебимая преданность нашей семье так меня опечалила.

—Я одеваю его. Я его кормлю, когда он мне это позволяет, я повсюду вожу его. Я пеку ему печенье в детский сад. Я с утра до ночи всецело в его распоряжении. Я шесть раз в день меняю ему памперсы, а ты говоришь лишь о том единственном дне, когда он так встревожил, даже напугал меня, что я боюсь к нему подойти. Я не пыталась наказать его. Но там, в ванной комнате детского сада, он казался таким, ах... — Я отбросила три четыре прилагательных, как слишком подстрекательские, и и конце концов сдалась. — Перемена памперса показалась слишком интимной.

— Вслушайся в свои слова. Потому что я понятия не имею, о каком ребенке ты говоришь. У нас счастливый, здоровый мальчик. И я начинаю думать, что он необычайно умен. (Я уже была готова прервать: «Именно этого я и боюсь», но остановила себя.) Если он иногда молчалив, то потому, что думает, размышляет. И он играет со мной, он обнимает меня перед сном, я читаю ему книжки. Когда мы вдвоем, он все мне рассказывает...

— И что же он тебе рассказывает?

Ты поднял руки в успокоительном жесте.

— Что он рисовал, чем кормили в садике...

— И по-твоему, это значит «рассказывает тебе все».

—Ева, ты спятила? Ему пять лет, что еще он мог бы рас сказать?

— Для начала? Что случилось в прошлом году в игровой группе. Матери одна за другой забирали своих детей. О, конечно.

Когда была уважительная причина: Джордан все время простужается, Тиффани неуютно с более старшими детьми, ведь она мая маленькая. В конце концов остались только Кевин и дети корны, и она пробормотала, что это уже нельзя называть группой и пора заканчивать. Через несколько недель я без предупреждения заглянула к Лорне передать рождественский подарок. И что же я увидела? Вся наша старая группа снова собралась в ее гостиной. Лорна смутилась, и мы не стали затрагивать эту тему, но раз Кевин рассказывает тебе все, пусть объяснит, почему те матери ускользнули и стали собираться снова тайно, только чтобы избавиться от нашего счастливого здорового мальчика.

— И не подумаю спрашивать. Эта безобразная история наверняка оскорбила его чувства. И не вижу никакой тайны — сплетни и все прочие недостатки маленького городка. Типичные работающие матери с кучей свободного времени.

— Я одна из неработающих матерей, причем принесшая очень большую жертву, позволь тебе напомнить. И уж свободного времени у нас точно нет.

— Значит, его подвергли остракизму. Почему ты не рассердилась на них? Почему решила, что натворил что-то наш сын, не какая-нибудь нервная курица с шилом в заднице?

— Потому что я слишком хорошо понимаю, что Кевин не рассказывает мне все. О, и можешь еще спросить его, почему ни одна няня не приходит во второй раз.

— Я и так знаю. Большинство подростков в этом районе поручает от родителей сотню долларов в неделю на карманные расходы. Всего лишь двенадцать баксов в час за работу их не соблазняют.

— Тогда хотя бы спроси нашего милого открытого, маленького мальчика, что именно он сказал Виолетте.

Конечно, мы не сражались постоянно. Наоборот, хотя помню я как раз сражения. Забавно, как первыми

забываются нормальные дни. Я не из тех, кто расцветает на ссорах, к сожалению, как выяснилось. И все же я с удовольствием соскребла бы сухую корку нашего повседневного спокойствия, как Виолетта содрала коросту со своих рук и ног; что угодно, лишь бы нечто яркое вызвалось на свободу и потекло между пальцев. Я боялась того, что скрывалось под тонкой корой. Я боялась, что ненавижу свою жизнь, ненавижу быть матерью, ненавижу быть твоей женой, поскольку это ты превратил мои дни в нескончаемый поток дерьма, мочи и печенья, которое Кевину даже не нравилось.

А тем временем никакие крики не могли разрешить памперсный кризис. Когда мы изредка менялись ролями, ты был склонен считать проблему очень сложной, а я считала ее простой. Мы хотели, чтобы Кевин пользовался унитазом, поэтому Кевин не хотел пользоваться унитазом. Поскольку мы не могли избавиться от своего желания приучить его к унитазу, я не видела ника кого выхода.

Безусловно, ты нашел мои слова о войне абсурдными, однако, загоняя Кевина к пеленальному столику

— теперь слишком маленькому для этой цели: его ноги свисали над бортиком, — я часто вспоминала бессистемные партизанские войны, в которых обо рванные, скудно вооруженные мятежники умудрялись нанести на удивление серьезные потери мощным армиям государства. Не хватку вооружения мятежники компенсировали хитростью, частотой нападений и яростью, со временем более деморализующей, чем несколько внушительных нападений с большим количеством жертв. Проигрывая в материальнотехническом обеспечении, партизаны пользуются всем, что попадается под руку, находя бытовым предметам новое, разрушительное применение. Насколько я знаю, бомбу можно сделать, например, из навоза. Кевин тоже вел партизанскую войну; Кевин тоже научился делать оружие из дерьма.

О, не спорю, он довольно спокойно позволял менять памперс. Казалось, он наслаждался ритуалом и моей нарастающей резкостью, сознавая мое смущение. Действительно, обтирание тугих маленьких яичек почти шестилетнего мальчика — занятие весьма рискованное.

Ну, если Кевин и наслаждался нашими свиданиями на пеленальном столике, я испытывала совершенно противоположные чувства. Никто никогда не убедит меня, что младенческие экскременты пахнут «сладко», однако экскременты шестилетнего ребенка подобной репутацией похвастаться не могут. Какашки Кевина становились все более твердыми и вязкими, и в детской теперь царила кислая вонь подземных тоннелей, оккупированных бездомными. Я стеснялась куч отходов, не разлагаемых био

организмами. Памперсы отправлялись на местную мусорную ку. И что хуже всего: иногда Кевин намеренно придерживал испражнения для второго удара. Если он не был Леонардо в живописи, то уж сфинктером своим командовал виртуозно.

Как видишь, я подготавливаю почву, но вряд ли смогу найти оправдания для случившегося в том июле. Я прекрасно понимаю, что ты придешь в ужас. Я даже не прошу у тебя прощения; слишком поздно. Однако я отчаянно нуждаюсь в твоем понимании.

В июне Кевин закончил подготовительный класс, и мы остались наедине на все лето. (Послушай, я действовала Кевину на нервы точно так же, как он — мне.) Несмотря на все старания мисс Фабрикант, метод Монтессори не сотворил чудес в нашем случае: Кевин так и не научился играть. Когда я оставляла его одного, он сидел на полу, как чурбан, и его угрюмая отрешенность отравляла атмосферу во всем доме. Я попыталась вовлечь в проекты: собрала в игровой комнате нитки, пуговицы, очки разноцветной материи и клей, чтобы делать надеваются на руку кукол. Я садилась на ковер рядом с Кевином и наслаждалась работой, но не результатами: если у меня полу- :я кролик с красным фетровым ртом, большими синими глазами и усами из соломинок для питья, то на руке Кевина красовался обычный длинный носок, измазанный клеем. Я не считала нашего ребенка вундеркиндом в рукоделии, но по меньшей ре он мог бы постараться.