Выскользнув из туалета вслед за Астой, Танюшка незаметно пробралась в раздевалку, в которой, на счастье, еще никого не было, затолкала одежду в сумку и, накинув курточку прямо на изумрудное платье, поспешила к выходу из чертового логова, в котором из каждого угла за ней наблюдали злобные глаза троллей. Кажется, ей что-то кричали вслед, она даже не обернулась. Скорей, скорей, королеве надо смешаться с уличной толпой, пусть теперь толпа работает на нее, она не станет никого обгонять. Было уже очень темно, и даже свет фонарей не позволял четко различать лица. Зрители только начинали разъезжаться, и возле выставочного центра было полно личных лимузинов и такси. Спрятав лицо в воротник куртки, она попыталась перейти улицу и нырнуть в темноту, а там недалеко и до электрички…

Эй, красотка, ее окликнул таксист в фуражке, залихватски надвинутой на лоб, боюсь, тебе отсюда не выбраться. – No, miksi? Почему это не выбраться? – В таком наряде ты далеко не уйдешь, примут за русскую проститутку. Давай подвезу, если деньги есть. – Kyllä, minulla on riittävästi rаhaa, конечно, денег у меня достаточно. – Куда едем-то?..

Когда она сказала, что в Лахти, таксист присвистнул и переспросил, чтобы наверняка, хватит ли ей денег. Она достала из сумочки кошелек и вывернула перед ним наружу. Вот, вот мои деньги. Хватит? Таксист удовлетворено кивнул и дальше всю дорогу молчал, но не потому, что обиделся, а потому, что у финских таксистов не принято разговаривать с пассажирами во время пути. Когда они уже выехали из Хельсинки, она внезапно ощутила в сумке у себя на коленях какую-то вибрацию. Телефон! Лихорадочно зарывшись в недра, набитые одеждой и еще неизвестно чем, она нашарила трубку, которая забилась в ее руках, как сумасшедшее механическое сердце. «Да!» – она ответила по-русски. – Tanja, oletko sinä? Таня, это ты? Звонил Антти Пуронен, с которым она не хотела разговаривать, хотя он вроде был ни в чем не виноват, но вот не хотела, и все. Так именно и сказала: извини, но я не могу сейчас с тобой говорить. И больше не звони сюда никогда. Когда они прибыли на место и машина остановилась почти возле самого крыльца, таксист спросил, а чем это такая красотка занимается в этакой глуши. – А вот такой у меня летний отпуск, kesäloma, понял, poika?

Она бросила сумку в прихожей, на всякий случай вынув из нее телефон и положив на стол, на самое видное место, чтобы не пропустить самый главный в ее жизни звонок. Она собиралась принять душ и залечь в постель, как в берлогу, чтобы не вылезать из нее ни завтра, ни вообще, если он не вернется к ней. Не мешало бы только выпить вина или чего еще, что там оставалось в буфете на кухне. По пути к буфету остановилась в прихожей у старого зеркала: королева, отказавшаяся от короны даже не ради любви, а просто так, потому что корона, в конце концов, абсолютно ничего не решает. Ну как же не решает? А слава, а власть над подданными, простолюдинами, распростертыми у ее ног? Зачем, если у нее из рук ускользает сама жизнь, о которой она так и не успела понять, что она вообще такое на вкус. В окно прихожей саданул желтый луч, пробежал по стене и затек обратно в окно. Да это машина – там, во дворе. Она кинулась вон, растрепанная, с безумными глазами, распахнув обнаженные руки…

Там, во дворе, действительно была черная продолговатая машина, блестевшая даже в темноте. Tanja! Ее окликнул какой человек. Танья, это ты? Oletko sinä? Она не ответила, пристально вглядываясь в темную фигуру, которая приближалась к крыльцу. Это был кто угодно, только не Петр Андреевич. Кряжистая фигура в черном костюме, белобрысая голова маячила в темноте блеклым пятном. Несмотря на строгий костюм, в этом человеке было что-то от тупой неотесанной деревенщины. Наконец, когда он одолел три ступеньки и оказался рядом с ней на крыльце, она поняла, что это Осмо Теппонен.

– Мне очень жаль, – сказала она.

Осмо поправил галстук и пригладил волосы.

– Tanja, sinä et ole syyllinen, – сказал Осмо Теппонен, – ты ни в чем не виновата.

– Да? А зачем ты тогда приехал?

– Может, мы в дом пройдем? Холодно тут стоять, oikein kylmää, да.

Она провела его прямо в гостиную и плюхнулась на диван, не собираясь соблюдать какие-то там приличия. Осмо откуда-то выудил початую бутылку виски, зубами поддел черную пластиковую пробку, отхлебнул прямо из горла. Потом, приблизившись к ней, протянул ей бутылку. Глотни, быстрее вернешься в чувство. – Olen kunnossa, я в порядке. – Ага, а то я не вижу, в каком ты порядке. И он расхохотался громко и по-крестьянски грубо. Она наконец сообразила спросить: Mitä sinä täällä teet? Ты что здесь делаешь? – А ты вот посиди и подумай. Istu ja ajattele, какого рожна я сюда приперся. Я следил за тобой, seurasin sinua буквально с первого дня. – Зачем? – Потому что я люблю тебя, дура. Rakastan sinua. – Mitä, чего? – Да ничего. Вы, русские, только и умеете переспрашивать mitä, mitä. Может, мне уже по-русски сразу сказать, что я тебя люблю? Он повторил по-русски «лю-блю», смешно вытягивая губы трубочкой на «ю».

– Ты что, по-русски понимаешь? – спросила она по-русски.

– Да. Я с русскими дело имел в лесу.

– А, ты же лесопромышленник.

– Вот. Именно. Juuri. Лесо-про-мыш-ленник. И твоего Пекку знаю.

Она не сразу поняла, кого он зовет Пеккой.

– Откуда? Mistä sinä tiedät? – она вскочила с дивана.

– Olet hänen lutkansa, – отпив из горла, он снова перешел на финский и сказал, что она шлюха этого Пекки, у него нет сомнений. Пекка трахает ее.

– Тебе-то какое дело? – она по-прежнему говорила по-русски, чувствуя огромный, обжигающий стыд всем телом и всей душой.

– Я тебя лю-блю, – он снова старательно вытянул губы трубочкой. – Не мучай меня.

И он, то и дело отхлебывая из бутылки, что-то еще говорил о том, что как только увидел ее, ни одной ночи не мог спать спокойно и что это он сделал ее королевой, переступив через обещание, данное собственной дочери. Потому что Мия – просто глупая избалованная девчонка, ничего, она переживет, потом я куплю ей там чего она захочет и подороже, но вот тебя, Танья, я никак не мог выпустить из рук, потому что я тебя люблю. Тебя бы даже без моей помощи выбрали королевой, потому что ты и есть королева. Что какие-то там девчонки рядом с тобой? Котята, вовсе ничего. В прессу, кстати, драка не попадет. Мне самому скандала не надо.

– Прости, но я-то тебя не люблю, – в ответ сказала она.

Тогда он подошел к ней вплотную и влепил пощечину – так, что она откинулась на спину на диван. Думаешь, я стерплю унижения от русской шлюхи? Да кто ты такая, Танья, чтобы мне отказывать?

– Отвали, урод! – Она двинула ему ногой в живот, и он загнулся с мычанием.

Потом, через силу распрямившись и все еще держась за живот, он что-то еще такое говорил про Пекку, Петра Андреевича. Танюшка не поняла, что именно, потому что язык плохо слушался его. Наконец, справившись с голосом, Осмо сказал, чтобы она не строила на Пекку большие планы, потому что она нужна Пекке только для того, чтобы закрепиться в Финляндии. Ты разве не понимаешь, в чем дело? Откуда у него деньги? Он же прокурор, который их всех обул. – К-кого их? – Да этих ваших председателей, Госкомлеса и этого… Совета министров, что ли, ну которые лес по дешевке сбывали еще лет восемь-десять назад, я сам у них покупал. Эти ребята неплохое состояние тогда сколотили и даже кое-какую недвижимость приобрели, а Пекка их к ногтю прижал. Они все переписали на него, только чтобы не сесть, иначе у них бы все равно все забрали. Чего побледнела? Выпить хочешь? На, глотни. Ota, ota! Ты же финка, тебе гражданство рано или поздно дадут, вот он и решил к тебе примазаться…