Очень быстро моя стратегия – или отсутствие таковой – стала приносить плохие результаты. Когда в Египте начались массовые акции протеста против диктатора Хосни Мубарака, Бен все там заполонил съемочными группами. Раньше я был бы первым, кого назначили на такого рода задания, но в этот раз я не получил ни одного звонка. Вместо этого я со своего неудобного дивана смотрел, как Терри Моран и Дэвид Мьюир, среди прочих, рассказывают о том, что происходит. Старый я сразу закатил бы истерику, гневно звонил начальству и жаловаться. Но новый метта-медитирующий я подумал, что такое поведение – не сострадательно и может навредить кому-нибудь из моих коллег.

Пытаясь разобраться с этим вопросом, я загонял ситуацию в угол. Когда настоящее, не метафорическое, землетрясение и цунами ударили по Японии, Бен послал туда Дэвида и Билла Вейра. Я сидел дома на диване с Бьянкой, мы смотрели фильм ужасов, но я был поглощен собственной драмой. Моя жена заливалась слезами, она по-настоящему сочувствовала в ответ на страдания других людей, а в это время новообращенный проповедник сострадания варился в соке жалости к себе и кипел от возмущения.

* * *

Вскоре после появления Бена я неохотно поехал в центр Массачусетса на ретрит метта. Несколько месяцев ранее меня пригласила туда Шарон Салзберг, одна из Джю-Бу старой школы и мой новый друг. Она написала книгу «Любовь и добро», обложку которой я прятал в самолетах. Это было милым жестом, поэтому я принял ее приглашение, но с учетом всего, что происходило у меня на работе, я был не совсем в подходящим настроении. И все же я провел четыре часа за рулем, чтобы потом еще три дня усиленно посылать хорошие флюиды.

По крайней мере, место было очень красивым. Шарон, Джозеф и еще один Джю-Бу по имени Джек Корнфилд, в 1976 году основали ОМИ (Общество Медитации Инсайта, называемое в шутку «О, Моя Истерика»). Они вместе насобирали 150 тысяч долларов на покупку огромного здания из красного кирпича на 100 комнат, которое раньше было католическим монастырем. Они превратили часовню в зал для медитаций, но при этом оставили витражи с Иисусом. Остальная часть задния была уставлена растениями в горшках, большими камнями и старинными буддистскими артефактами. Все это напоминало мне время, когда я в детстве приходил домой к друзьям, у которых были прогрессивные родители.

В течение долгих дней сострадательной гимнастики случались моменты ясности, когда я понимал, что Бен просто делает свою работу, он принимает решения, которые, по его мнению, поставят АВС на более твердую почву. Но когда я возвращался в свое обычное состояние, ситуация сразу начинала казаться заговором с одной лишь целью: уничтожить меня.

Шарон сумела провести очень своевременное обсуждение дхармы на тему «сорадости» – буддистского понятия разделения радости. Она признала, что иногда при попытке пробудить это чувство возникает инстинктивная мысль вроде «Ох, как бы я хотела, чтобы тебе меньше везло». Зал взорвался хохотом. Шарон сказала, что самое большое препятствие для «сорадости» – подсознательное заблуждение: мы считаем, что любой успех другого человека каким-то образом предназначался для нас. «Этот успех должен был просто прилететь прямо ко мне, – говорила она, – чтобы я просто вытянула руку и схватила его». Очередной смех – все в этой комнате наслаждались самым интересным, что есть в дхарме, – точным диагнозом нашего внутреннего безумства.

На второй день я заметил маленькую записку со своим именем на доске сообщений в главном зале. Шарон хотела встретиться со мной днем. Когда я постучался в ее комнату для переговоров, она вышла и обняла меня. Это была приятная женщина, которая, как и все Джю-Бу, выглядела значительно моложе своих лет (ей было далеко за 50). Я сел и принялся рассказывать о своих тревогах из-за работы.

– Когда мы сталкиваемся с чем-то подобным, – сказала она, – нас чаще всего пугает не неизвестность, а иллюзия того, что мы знаем, что произойдет, и оно обязательно будет плохим. На самом же деле, мы действительно не знаем.

Настоящий ответ, сказала она, заключается в том, чтобы повернуть ситуацию выгодной стороной. «Страх быть уничтоженным может привести к великому озарению, потому что он напоминает нам о скоротечности и о том, что мы не все можем контролировать».

Это снова заставило меня задуматься о «мудрости беззащитности». В комфорте и уединении идиллического пейзажа ОМИ меня осенила мысль о том, что «безопасность», к которой я всегда так стремился, была не более, чем иллюзией. Если все на свете постоянно уходит от нас, зачем тогда вообще тратить столько энергии, ломая зубы о собственные амбиции? Хотел ли я действительно тратить такую огромную часть своей жизни на зависть и нападки со стороны «сравнивающего разума»?

Я начал искать причину своего бездонного желания. Брало ли оно начало из моего привилегированного воспитания? Может быть, так просто делали «такие как я»? А может, мои амбиции появились, потому что в детстве родители моих друзей ездили на «порше» и «BMW», а мои родители – врачи, а не банкиры – водили коричневый «плимут» и серый «шевроле»? Мой переходный возраст был основан на чувстве собственной неполноценности. Теперь же я был «духовным» парнем, и, возможно, настало время пересмотреть свое буржуазное мышление?

Я очень быстро отбросил эту мысль. Будда никогда не говорил, что занимать активную жизненную позицию – это некошерно. У него был Благородный Восьмеричный Путь – список восьми вещей, которые необходимы для просветления, и среди них «правильный образ жизни» занимал пятое место. Он гордился всем, что создал, включая собственную систему рангов монахов. Он не был очень уж скромным. В конце концов, этот парень говорил о себе в третьем лице.

Я хотел добиться успеха, но не хотел, чтобы успех сделал меня несчастным. Прошло два года с тех пор, как я открыл для себя Экхарта Толле, а главный вопрос остался тем же самым: можно ли найти равновесие между «платой за безопасность» и «мудростью беззащитности»?

* * *

После ретрита моя профессиональная спираль смерти продолжала закручиваться. 2011 год был богат на большие события: смерть Усамы бен Ладена, свержение Каддафи в Ливии, королевская свадьба Уильяма и Кейт, и меня не назначили ни на одно из них (последнее, правда, попадало у меня в категорию «я не стал бы этого делать, но могли бы и попросить»).

Иногда мне удавалось убедить себя, что я хорошо справляюсь. Когда туман скорби рассеивался, я сразу брал себя в руки. Я использовал метод ЗВОН – наблюдал, как эмоции проявляются физически, а затем прикреплял к ним какую-то отметку и спокойно отстранялся. Это напоминало мне, как солдаты и полицейские рассказывали мне в интервью о том, как нужно реагировать в экстренных ситуациях. Они почти всегда упоминали момент, в который «сработал рефлекс, выработанный на учениях».

А еще я с некоторой степенью самодовольства подумал, что более спокойный и сострадательный разум позволяет более трезво посмотреть на ситуацию, безо всяких ненужных эмоций. Я пытался смотреть на нее скорее глазами Бена, чем своими – так, как я делал это на ретрите метта. Этот человек всего лишь делал то, что мог, для того, чтобы расшевелить службу новостей. Может быть, я просто не соответствовал его представлению о члене идеальной команды? Я успокаивал себя мыслью, что принял здоровое понимание действительности, которое позволяло больше сосредоточиться на цикле добродетелей, меньше поддаваться ненужным сомнениям и лучше принимать решения.