— Да ты чё? — прошептала Тамара, белея от страха.

— А ты не бойся, я ж тебе зла не хочу. Ну, маленько обманул я тебя, девочка. В самом деле не учитель я ваш, а из милиции. На вот, смотри удостоверение.

Филя достал ярко-алые корочки с золотым орлом и раскрыл. На удостоверении «Глории» он был еще в форме капитана.

А Тамара и не читала, она с нарастающим ужасом глядела на фотографию человека в военной форме и понимала, что влипла. Наконец вскочила, словно снизу ее подбросила пружина.

— Успокойся и сядь, — тихо и строго сказал Филя. — Не будешь суетиться, ничего плохого с тобой не произойдет. Сядь, сядь… вот так. А теперь слушай внимательно. О нашем с тобой разговоре никто знать не должен. Ни одна живая душа. Если кто видел и спросит, скажешь, просто знакомый твоего отца, Леонида Матвеевича. А я, выходит, очень правильно сделал, что из всего вашего класса выбрал именно тебя. Ты — умная и наблюдательная девушка. Дело же все заключается в том, что Света, которую ты упоминала, убита. Причем ее сначала изнасиловали, а потом убили и закопали в лесу.

— О-ой!.. — с каким-то странным испугом отреагировала Тамара. — Когда?..

— Ты так спрашиваешь, будто заранее знала? Или, может, догадывалась?

— Да вы чё?! — Она делала явные успехи, уже на «вы» перешла. — И ничего я не знала… Просто Найк… — И она будто прикусила язык.

— Нет уж, голубушка, — спокойно сказал Филя, — мы с тобой серьезные и взрослые люди, у тебя и паспорт имеется гражданина Российской Федерации Тамары Леонидовны Кулиной, верно? Значит, и отвечать будешь как взрослый человек. Так что этот ваш Найк говорил? Или делал? И почему ты его боишься? После той грязной истории с вашей учительницей?

— Да не знаю я, что он там делал… — Ее даже передернуло, словно от жуткого отвращения. — А говорил, что трахнет Светку, и все. Она у нас на весь класс была последняя целка. Дура ненормальная… Дала б — и забот себе не знала.

— Это так просто?

— А какие сложности? Вы что, не современный человек, как вас…

— Я уже назывался, Филипп Кузьмич.

— Во! И это тоже несовременное. Куда вам до Найка!.. Он, если чего захочет, всё…

— Что, и до тебя тоже добрался?

— А я чё? Дурная, что ль? Не как все?

— Да-а, гляжу, далеко мне до него, однако… А как же насчет Димона? Ну, этого, который Харатьян?

— Там вообще… нечего делать, — убежденно сказала Тамара.

— Может быть… — печально покачал головой Филя. — Дай-ка ручку, девочка.

Он бережно взял ее ладонь и несильно, двумя пальцами сжал. Она взвизгнула, из глаз ее едва не брызнули слезы боли.

— Ты чё?! — с новым страхом посмотрела она на свою ладонь, а потом на него.

— Не «ты», а теперь уже давай-ка будем на «вы», девочка, — поправил Филя. — Я, к твоему сведению, две войны прошел — афганскую и чеченскую. Своими руками врагов душил. Чуешь теперь, где будет твой Найк, если попробует на меня задрать… эту свою… писюльку? Вместе с Пушком и компанией? Поэтому все хорошенько запомни, но никому не говори о нашем с тобой уговоре. Так тебе самой будет спокойней. И безопасней. А вот это, — Филя похлопал себя по карману, в котором лежал диктофон, — твердая гарантия того, что ты не захочешь делать глупости. Тебе же самой лучше, дурочка ты еще. Хоть и уверена, будто совсем взрослая.

— А вы меня в ментовку не потянете?

— Зачем? Чтоб опозорить на весь белый свет? И чтобы Леонид Матвеевич тебя с собой в Штаты не взял?

— Все знаете… — зло сказала Тамара.

— Ну и что? Мне-то какая от этого польза? А никакой. Зато тебе один сплошной вред. Так что завязывай, девочка, со своей говенной компанией, пока я обещал держать слово.

— Ну да… — хотела возразить она, но подумала и вынуждена была признать, что этот странный мент в самом деле ничего ведь еще не нарушил. И на все ее примочки реагирует нормально, не прет рогами и не давит авторитетом.

А еще она подумала, что, если он соврет и попробует шантажировать ее, она всегда имеет возможность сказать, да хоть где угодно, что врала нарочно, чтобы позлить наглого и противного мужика, который пялил на нее жадные и… похотливые… во, точно! — глаза. Пусть тогда он сам покрутится, доказывая, что не имел в виду ничего такого… этакого. Хорошо еще, что в сумку к ней не полез, гад, где лежали на всякий случай две сигаретки с травкой… Такой может. Он как показал, что из ментовки, у нее все сразу и опустилось. Надо же, чуть не сгорела! А Штаты точно бы накрылись… Но теперь можно успокоиться. Мало ли что? Ну соврала, придумала, наябедничала, когда на самом деле ничего подобного и близко не было. И про «училку» тоже наврала, потому что терпеть ее не может за постоянные придирки. И про Найка с Пушком — за то, что не берут в свою компанию.

Живенько провернув в своей, не самой умной, к сожалению, головке все эти варианты, Тамара успокоилась. Ну и записал, подумаешь? Зато у нее теперь какая есть тема для разговоров в школе, когда все соберутся на занятия! Вот это будет да-а!.. Тамара уже представляла себе завистливые глаза одноклассниц…

Александр Борисович внимательно прослушал магнитофонную запись, а потом попросил Агеева высказать свои соображения по этому поводу. Зная, что уж в чем другом, но в ханжестве Турецкий никогда замечен не был, Филя рассказал все честно, как говорится, от и до. За исключением отдельных деталей чисто интимного порядка. Да они, по большому счету, и не имели отношения к делу. Так показалось самому Филиппу.

Но Турецкий, возможно, думал иначе. И первый вопрос, который он задал, звучал так: «А уговорить эту учительницу выступить в качестве пострадавшей мы не сможем?» Филя ответил, что лично он ни при каких обстоятельствах не возьмет на себя роль уговаривающего. И другим тоже не посоветует. Да и Татьяна Кирилловна никогда не согласится на подобную публичность. Это же раз и навсегда потерять свое лицо! В школе она после этого, конечно, не сможет остаться ни часа. Потому что директор их, которого все они зовут Ваняткой, сделает все, чтобы навсегда испортить ей жизнь. А при его связях и возможностях, при тех деньгах, на которые он наверняка может рассчитывать за свою лояльность к «расшалившимся богатеньким детишкам», даже и говорить нечего о какой-то там справедливости. О совести. О порядочности. Другой мир, другие понятия. Они и жить-то все привыкли именно по понятиям. Неужели не ясно?

Филе показалось, что аргументы его убедительны. Видно, нет. Турецкий был явно разочарован. Но он не стал возражать Агееву, потому что и сам, возможно, еще не был до конца уверен в своей правоте. Попросил оставить копию кассетки для дальнейших размышлений. А на вопросительный взгляд Фили ухмыльнулся, покачал головой укоризненно и сказал:

— Да что ж ты, старик, за идиота меня держишь? Я похож, да? Просто подумал, что обида иной раз до такой степени берет тебя за душу, что, кажется, так бы весь мир и… к едреной матери… Ну, нет так нет… Как там говорил Семен Семенович Горбунков? «Будем искать?..»