нами со смиренным видом провинившегося дитя, — вы считаете себя безнаказанным? Судя по частоте наших встреч, да…

“Вяземский? — тут же раздался в голове голос Глеба. — Из князей, что ли?”

Вообще, дед когда-то наставлял меня учить геральдику и разбираться в родословных, и обрывочные воспоминания подсказывали, что да — мажор был из высшей аристократии.

— А про вас, господа, — глава участка повернулся к нам, — я вообще молчу. Гостям столицы полагается ее уважать, а не ломать. Дерзкая нынче пошла провинция…

— Вообще-то мы к вам перебрались, — заметил я.

— У брата дом в столице, — Глеб кивнул на меня. — Так что мы теперь тоже местные.

— Вот же радость-то! — осклабился тот. — В таком случае, что я вам скажу: в отличие от приятеля господина Вяземского, вам троим не повезло…

Очень спорно. Водитель второй тачки сейчас сидел вместе с нами, целый и невредимый, лишь слегка присмиревший, а вот его приятеля забрала скорая. Так что еще вопрос, кому больше повезло.

Тут к главе участка осторожно, бочком протиснулся его помощник, проверявший в углу кабинета наши документы — с таким напряженным лицом, будто не повезло не нам, а им.

— Это же сын того самого… — тихо проговорил он, косясь на меня, и еще тише добавил: — Волкодава… Может, отпустим?..

Волкодав… Казалось, эта кличка уже начинала меня преследовать. Но, черт, как же она ему подходила.

Отмахнувшись от коллеги, глава участка хмуро взглянул на мою печатку.

— Мне без разницы, кто тут сидит: сын, брат, сват, хоть кто. Колдун, дворянин какой, княжеский сынок, — он последовательно пробежался глазами по нам троим. — Да хоть ангел собственной персоной с колонны, которую вы, кстати, покоцали. Нарушаешь правила — значит, будешь сидеть здесь!

Смотрю, и этот тебя знал. В этом городе был хоть кто-то, кто тебя не знал? Даже здесь, в лапах правосудия, от тебя не скрыться.

Тем временем глава участка совсем разошелся, доказывая, какой он важный. А все почему? А все потому, что чистит улицы неподалеку от дворца.

— Мне эту бляху лично император вешал, — он махнул на огромное фото в золотой рамке на стене, где и правда император пожимал ему руку и вешал бляху на грудь, пока он, весь красный от волнения, стоял, готовый брякнуться в обморок. — Так что мне никто не указ. Ни дворяне, ни колдуны, — в который раз повторил он, будто убеждая себя. — И никто ее с меня не снимет! Ни ваш папа, — суровый взгляд ткнулся в мажора, — ни даже ваш бы не снял! — взгляд гораздо осторожнее скользнул по мне.

Право слово, смешной человек. Зачем моему было что-то с тебя снимать? Он бы тебя просто прибил — и все. Только бляха бы и осталась.

— Так что посидите-ка до утра, господа, и подумайте о своем поведении…

“Фух, пронесло! — с облегчением выдохнул друг. — А я уж думал, отцу позвонит, нажалуется…”

Вот оно — самое страшное наказание в жизни Глеба. Можно даже позавидовать.

На этой пафосной ноте глава участка наконец закончил душеспасительную лекцию, и его помощник отправился сопровождать нас туда, где мы можем посидеть и подумать о своем поведении. Именно с такими словами дядя Николай в воспитательных целях сажал нас в детстве в подвал. Поначалу вообще-то темница была на чердаке, но без особых усилий мы вылазили на крышу через окно, а потом по трубе съезжали вниз. Так что в итоге чести перевоспитывать нас был удостоен подвал. Однако когда его спешно стали покидать напуганные крысы, дядя решил нас двоих больше не запирать и выбрал другую, более жесткую меру воздействия: денег карманных лишил на неделю. Этот довод подействовал лучше всего.

— Тебе не показалось, — спросил Глеб, едва мы покинули этот гостеприимный кабинет, — что он чем-то похож на моего отца?

— Если он и правда похож на твоего отца, — отозвался я, — то мы тут точно до утра будем сидеть.

— А вот если бы он был похож на моего, — вдруг влез в беседу мажор, — то мы бы тут неделю сидели…

Это что, соревнование отцов? С моим мы бы тут вообще не оказались — потому что ему было бы плевать. Так что при любом раскладе я победил.

— Друг твой в порядке? — спросил я.

— С ходу на “ты”? — аж опешил княжеский сынок, видимо, наконец вспомнив про манеры.

— Мы теперь узники, — философски изрек Глеб. — А за решеткой вся эта светская мишура не работает…

Ага, можно подумать, она у тебя хоть где-то работает.

Вяземский после паузы хмыкнул.

— Жить будет. Он еще тот симулянт. Колдун, мать его.

— Не любишь колдунов? — поинтересовался я.

— Я бы так не сказал, — он задумчиво взглянул на мою печатку.

Тем временем помощник главы сопроводил нас из аккуратно отремонтированных помещений первого этажа в каменный подвал — с узкими холодными коридорами и крохотными камерами по бокам. Этакая познавательная экскурсия по старинным казематам — не удивлюсь, если остались еще с Петровских времен. Под низким потолком тускло светили лампочки, местами проржавевшие решетки отделяли комнатушки друг от друга. На железных койках внутри спали пьяного вида потрепанные мужики, которым — вот везунчики — удалось устроиться на ночь аж в самом центре столицы, в паре шагов от дворца — прямо отдых по-императорски. Самое то соседство для шагающего рядом с нами представителя высшей аристократии. Хотя, судя по его невозмутимому фейсу, в этом местечке он уже не первый раз.

Доведя нашу троицу до пустой клетушки в конце, помощник главы открыл огромный скрипучий замок.

— Прошу, господа, — вежливо указал он внутрь, будто приглашая в лучший номер отеля.

Мы зашли. За спиной снова лязгнул замок, и полицейский удалился. Осматриваться долго не пришлось. Из мебели в этом люксе были только две жесткие койки у одной стены — одна над другой — и две точно такие же койки напротив.

— Чур, я сверху! — Глеб тут же вскарабкался на верхнюю койку.

По правде сказать, в камере мы тоже оказывались не в первый раз — и все разы, как сейчас, за нарушение общественного порядка. Кто ж виноват, что мы не всегда в него вписываемся. Сегодня вот не вписались в прямом смысле — аж тачку поцарапали.

Потоптавшись немного в другом углу камеры, мажор