– А как чувствует себя Хюбл?

– Вы с ним друзья, – закачали головой Эрхард и Мюллер. – Тебе мы скажем. Он старается не попадаться нам на глаза, но шила в мешке не утаишь. Хюбл серьезно болен.

Вечером Хюбл показал мне наблюдательный пункт взвода. Отсюда хорошо просматривалась ближайшая деревня, вся изрытая воронками от бомб и снарядов. Везде виднелись следы от гусениц танков. Все здания были сильно повреждены. Не было видно ни одного местного жителя, за исключением двух старцев, которые на пашне занимались полевыми работами.

– При налете бомбардировщиков и артобстрелах, – пояснил мне Хюбл, – они просто ложатся на пашню, а вот мы вынуждены передвигаться только по ночам. Ужасно! Эти двое там, на поле, чувствуют себя в своих грядках гораздо лучше, чем мы.

Наблюдательный пункт находился в зарослях кустарника на краю поросшего травой склона, спускавшегося в низину. Она была шириной около 400 метров, а на самом ее дне протекал ручей. По другую его сторону также рос кустарник.

– Низина – это ничейная земля, – пояснил Хюбл. – Но в кустах и в траве водится полно живности.

– Покажи, как противник наступал прошлый раз, – попросил я его.

– Он появился вон оттуда. Смотри левее. Как ты уже знаешь по подводному мосту. Нашим пришлось взорвать там несколько своих орудий, чтобы не достались противнику. Сопротивляться было бессмысленно, так как позиции оборудованы не были.

Вытянувшаяся вдоль дороги Великая Бабка с ее убогими домами была окружена лесом, поросшим крепкими деревьями. По словам местных жителей, в лесу имелось много чудесных полян, где они собирали грибы и ягоды.

По ночам прилетали русские тихоходные самолеты и сбрасывали одиночные бомбы. Артиллерия с обеих сторон стреляла без остановки. Здесь была батарея пушек, имевшая низкую (настильную) траекторию полета снарядов. Она вела огонь по каждому возникающему в поле видимости человеку.

Каждую ночь нам приходилось спускаться в подвал, поскольку по селу начинала бить тяжелая артиллерия.

– Всегда начинают ровно в два часа, – бурчал Хюбл. – По ним можно часы сверять.

Утром нас ожидал сюрприз: противник неожиданно оставил северную часть деревни. Мы бросились туда, поскольку эта местность противником не просматривалась. Здесь начинался холм, на вершине которого засели русские. Нашим глазам открылась жуткая картина: на земле не похороненными лежало около 300 тел. Среди них 40 немцев. Под жар кими лучами солнца они стали разлагаться, и от них шел нестерпимый запах. В одиночных окопах вместе со своим унтер-офицером видна была группа мертвых немецких солдат в количестве 9 человек. Их винтовки торчали из амбразур. Над трупами кружились стаи птиц. Пришлось выкопать две братские могилы: одну для немцев, а вторую для русских.

Поползли слухи о предстоящем большом наступлении.

Ночью набежали грозовые облака, и на позиции обрушился жестокий ливень, залив окопы водой.

За битву под Изюмом генерал Паулюс был награжден Рыцарским крестом. В приказе по армии он обнадежил нас, объявив, что время ожидания закончилось и предстоит генеральное сражение, которое положит конец войне. Великую Бабку посетил генерал Мускат.

Ночью мне приснился странный сон: будто бы я иду по ночной Москве. По улицам бродят толпы народа, а на одном углу стоят два чернобородых еврея в светлых накидках для погонщиков скота. Один из них, родом из Франкфурта-на-Майне, громко кричит, что его жену звали Иоганной и что ее застрелили прямо у него на глазах. Тут появился веселый и приветливый Сталин собственной персоной в окружении колхозников. Затем показалась колонна марширующих летчиков, и нам пришлось прижиматься к заборам. Вдруг кто-то крикнул: «Немцы идут!» Тогда я обратился к Сталину: «Остерегайтесь гранат со сжатым воздухом. Южнее Харькова они были настоящим бичом для ваших солдат. Вы потеряли там более полумиллиона человек». После этого я прыгнул на заднее сиденье мотоцикла и умчался с криком «До завтра!». И темный ночной город исчез.

Все указывало на наше предстоящее наступление. Командный пункт полка расположился прямо позади нас, рота вместе с обозом передислоцировалась в село Коробочкино. Тяжелые повозки заменили на более легкие. Каждую ночь при штабе дивизии должен был находиться офицер для получения приказа. Мы оттачивали свои лопаты, чистили боеприпасы и кормили лошадей до отвала. У бедного Хюбла разболелись голени. Он становился все апатичнее, но не хотел считать себя больным, на что-то еще надеясь.

19 июня по всему немецкому фронту раздался грохот от залпов артиллерийских орудий. В восточном направлении полетели эскадры бомбардировщиков, танки наносили удар в сторону Купянска. После обеда противник израсходовал все снаряды, и к вечеру с ним было покончено.

Ночью мне вновь привиделось, как будто я смотрю Пушкину прямо в сердце, которое являлось внутренним ядром всей России. Меня окружал яркий белый свет. Такой яркий, что я зажмурился и закричал. Из потока света на меня устремилась толпа людей, в центре которой четко просматривался подпоясанный красным кушаком мальчик. Когда я пригляделся повнимательнее, то оказалось, что это был не кто иной, как сам молодой Пушкин, лицо которого мне было знакомо по портретам.

К чему бы это?

Глава 7

Сталинградские степи

Стояла чудесная погода. Щебетали птицы. Ярко светило солнце, под жаркими лучами которого от леса шли пахучие испарения, предвещая дождь. Наши войска продвигались к Купянску. Когда все это началось? Когда закончится? Солдату подобное знать не положено, он просто выполняет приказы.

В 7 часов утра мы в полной готовности вместе с лошадьми и повозками стояли на лугу, но приказ на начало движения не поступал. После прошедших ливней дороги развезло, и мы вынуждены были ждать, пока они подсохнут. Кто-то курил, кто-то спал, а кто-то просто лежал на траве и смотрел в небо, откуда доносился рев самолетов. Слышались реплики:

– Смотри, еще 18 бомбардировщиков!

– И истребители с ними!

– А вот еще одно звено!

Это было, говоря военным языком, наступление волнами. Хотелось надеяться, что его хорошо подготовили. К нам прибыло пополнение из 5 человек, во взвод поступили 3 свежие лошади, отремонтированное орудие и 2 легкие русские телеги. Люди во взводе бессменно находились вот уже два года, из которых один в России. Отпусков, за редким исключением, не предоставляли, а это новое наступление вело в такие дали, что поездка в Германию и обратно начинала представляться настоящим путешествием. Мы не говорили об этом. За прошедшие недели и месяцы ответ сформировался сам собой. Надо подождать. Ведь если мы стояли перед Сталинградом, то Роммель[111] был у Александрии. Среди солдат ходили слухи, что со дня на день следует ожидать встречи наших войск с японцами