в Красном море или в Персии[112]. И ради этого великого момента стоило позабыть о невзгодах и чувстве одиночества. Ох уж эти мечты и планы! Совсем как у воинов Александра[113].

Не случайно в газетах того времени появилось множество статей о колониях муравьев и о групповом сознании, где одиночка не значит ничего, а общность означает все. Такой образ мыслей должен был быть присущ конкистадорам и норманнам, Сесилу Родсу[114], Клайву[115] и Петру[116]. Что означали для них страдания и боль одного человека по сравнению с величием задуманного? Перед обычным человеком просто ставится ясная цель, и здесь не требуется разъяснения отдельных частей великого плана, достаточно того, чтобы этот обычный человек осознал величие целого.

Во время Французской кампании, когда само Провидение было на нашей стороне, в войсках царило самое приподнятое настроение. Такое же состояние духа было характерно и для того времени, когда мы наступали к Волге, а Роммель – к Нилу. Легенды вдруг стали оживать, а души приобретать крылья. И мы начинали думать, что так и должно быть, верить, что павшие в боях восстанут к лучшей жизни. Еще один удар – и колосс рухнет, как рухнула Франция.

Но в действительности все оказалось иначе. Наши войска были измотаны и истощены, самолеты в воздухе по сравнению с русскими оказались слишком слабыми, танков было не более 400, бензина постоянно не хватало, а фуража для лошадей мы вообще не получали[117]. На одной только силе духа и желании добиться успеха далеко не уедешь. Мы явно недооценили размеры территории России, плохое состояние в ней дорог и ее бедность. Армия, нуждающаяся для выполнения поставленной перед ней задачи в цивилизованных условиях (автомобильные и железные дороги, водоснабжение, заводы и фабрики), по сути, продвигалась по пустыне, не имея даже перчаток в условиях русской зимы.

Мировая история свидетельствует, что наш поход закончился неудачей. Резкий поворот от наилучших ожиданий к чувству унижения, возникшему в результате того, что армию безжалостно бросили на произвол судьбы и практически обрекли на смерть, сломал моральный становой хребет германских войск.

Продвижение и ведение боевых действий этими 300 тысячами[118] солдат и офицеров знаменательны еще и потому, что ведущаяся ими битва в последний раз проходила в старом европейском стиле, когда основная ее тяжесть приходилась на пеших и конных солдат. В ней решающее значение имели их физическая выносливость и сила морального духа. Броня и машины играли здесь куда меньшую роль!

Снабжение армии и действия авиации в этом вопросе никуда не годились. Несмотря на огромную работу и неимоверные усилия участников этой битвы, пути снабжения становились все длиннее и отнимали все больше времени. Вместо того чтобы возмещать потери или подпитывать наступление из глубокого тыла, как говорил Клаузевиц, налицо были трусливые расчеты, что по мере потерь орудий и личного состава армия нуждается все в меньшем количестве продовольствия и боеприпасов[119].

Наши способы ведения войны против русских были правильными. Нам приходилось сражаться в песке, под жгучими лучами солнца, в грязи и под проливным дождем. Обычный неженка из западных стран никогда не был бы способен на это. Ведь нам приходилось пить воду из луж, спать в мокрой одежде, неделями лежать под палящими лучами солнца, светившего на безоблачном небе как в пустыне, питаться мясом лошадей и ворон. Мы ели семечки от подсолнухов и жарили баранов на открытом огне. И только потому, что солдаты 6-й армии были способны на это, они выдержали целых полгода. Верно заметил как-то раз Эрхард:

– Мы стали русскими.

Поскольку техника больше не функционировала, а авиация оказалась бессильной, то выдержавшие условия тяжелейшего наступления 200 тысяч солдат оказались лицом к лицу с противником, в несколько раз превосходящим их по численности. Без продовольствия, без боеприпасов, которые стали цениться на вес золота. Провозглашаемые по радио как герои и оплакиваемые в народе. В России уже потерпел поражение Наполеон, и его пример показал, что любое наступление на эту огромную по территории страну обречено на поражение, если не хватит сил на то, чтобы обхватить ее медвежьими объятиями и раздавить.

Нас снабдили картами каспийских степей, и по идее надо было наступать на Астрахань, что привело бы к гибели советского государства[120]. Но этого не произошло, и теперь русские грузовики были американского производства. Мы находили горы американских консервов и сигарет. Это и было как раз то, о чем говорил Клаузевиц – подпитка из глубокого тыла, осуществлявшаяся половиной мира. А ведь по уверениям говорунов из штабов, которые действовали в угоду богемскому демону-искусителю Гитлеру, эти пути поставок в Россию были отрезаны.

Лишь в полдень следующего дня мы прибыли в Тетлегу, село, спрятавшееся за густой зеленью кустов и деревьев. Оно лежало в глубине леса, и его заспанные жители, выйдя из своих покрашенных в белый цвет жилищ с соломенными крышами, с удивлением таращились на скопище обозных телег, ехавших по широкой трехрядной сельской улице под проливным дождем. Его струи напоминали веяние занавеса, скрывавшего дальнейший путь на село Пятницкое.

Чтобы преодолеть всего 12 километров, нам понадобилось целых 5 часов, а вечером мы вновь двинулись в дорогу, на этот раз уже в селение Печенеги, где и остановились на ночлег в двух домах. Поздно ночью объявился Тиманн с упряжкой лошадей, которую два дня назад удалось увести у наших соседей. Тиманн, родом с Рейна, был нашим курьером, поддерживавшим связь со штабом батальона. В ночном воздухе слышался гул летящих над облаками самолетов. Волнение населения при виде столь большого числа марширующих колонн стало передаваться и нам. Складывалось ощущение, что некий элемент, ранее пребывавший в твердом состоянии, превратился в растекающуюся жидкость. Шел дождь, а батарея пушек продолжала стрелять куда-то в черноту ночи.

На следующее утро нам предстояло переправиться через Северский Донец. Устав от многочасового ожидания нашей очереди, я поскакал вперед, чтобы посмотреть, что нас держит. Оказалось, что под весом тяжелого танка[121] понтонный мост ушел под воду. Песчаные дороги были забиты артиллерией, средствами ПВО, танковыми обозами и телегами с упряжками лошадей. Тут к мосту в закрытой легковой машине подъехал какой-то генерал. Возможно, это был сам Паулюс. Он принялся нервничать, как все, ведь в случае налета русской авиации столь скученным колоннам пришлось бы несладко. Над мостом кружились наши истребители, а на лугу приземлился немецкий бомбардировщик. У него отсутствовала одна несущая поверхность. В воздухе в него попал артиллерийский снаряд.

В колонне примерно в 100 метрах от нас я обнаружил повозки обоза роты и привел к ним свой взвод, чтобы люди могли получить