Водка…

Водка вроде… непалёная.

А-а, пойдёт. Её теперь не выберешь.

Пойдёт, куда она денется… Не жалей нас, чё жалеть-то? С нами бы выпила… а то: кривитесь.

Нет, уж не буду.

А вернётся?

Ты как маленький… Закусывай, чтоб не вернулась… Наготовлено-то зря оно всё, чё ли… Как вчера будто родился.

Нет, фальшивой не должна быть. Это вряд ли.

Не должна быть… А пошто так?

Да потому что не у нэпмана в ларьке, не у подпольного барыги-шерамыги и не у цыганки-молдованки из-под юбки-магазина была куплена, в конце-концов, — и Николай разговорился, — а в лабазике укромном, при Администрации, власть в котором отоваривается, приобретена — что-то, наверное, да значит.

Ну дак и чё, что власть… Ничё, парень, не значит… Там и поддельной быть уже не может?

Нет, не может. К ним она с завода прямо поступает.

Чё что с завода… Жуликов-то и там, поди, хватат… Властью-то от стыда прикрыться можно только. На заводе нахимичат, по дороге ли подменят… Ловкачей-то, парень, мало ли… Вот раньше была водка, дак водка — выпьешь её, она — как мятная лепёшка… и втекат ласково, соскучилась как будто, и потом, усвоится-то, от неё радостно, а не дуреешь, как от бурдомаги.

Ну, раньше всё, конечно, лучше было, — не ехидничали мы, а угодничали.

Конечно. Ко всему иначе люди относились. И ворота ставили, чтобы не от собак укрываться, а жить за ними, за воротами-то… Ну и эта-то ничё как будто — ацатоном и карасином вроде не пахнет. Да и градус вроде есть какой-то… не пустая.

Градус есть, и не противная.

Да ничё, нормальная как будто.

Пить можно.

Можно, можно, чё нельзя-то. Ну, давайте.

Ну, давайте.

Нет, ничё.

Да нет, нормально.

После третьей стопки так и вовсе — покатилась какпо маслу. Говорить о ней, о водке, перестали мы — обвыкли.

О глухарях беседа завязалась — о глухарях вообще и, в частности, о нашем:

Вроде нестарый, мясо-то нежёсткое… Или в печи стояло долго, дак упрело.

Долго, долго, как недолго.

Дак о чём и говорится. Ты пошто глухая-то такая?!

По перу-то вон, нестарый.

Да, похоже, что нестарый. И не нынешний.

Нет, прошлогодний.

Крупный.

Крупный. Килограммов пять-то был, пожалуй.

Ну, четыре-то, уж точно.

Дураки бывают и по восемь.

Да, бывают и такие.

Вот уж раньше-то их тут водилось — по тайге-то — воробьёв вон будто по деревне… Чё там, столько… С чужих бы слов ещё, то сам ведь видел… То ли выбили, а то ли уж поотравили. — Ел отец глухариную лытку, глаза зажмурив, кость вкусно обсасывал, продолжал, от лытки отрываясь: — Да и этих, воробьёв, ведь тоже меньше стало. Их-то кто, никто, поди, не трогал уж?.. Не китайцы, не чумные… Дак везде же гадости-то всякой. Где чё бросили или просыпали, там и лежит… Бардак-то если… Сердца, пупа ли, баба, не осталось?

Искать их там, в жаровне, надо… Были, вроде опускала. На другой ли раз оставила, не помню. Если вам кому-то не попали… На ночь вредно наедаться…

Чё уж вредно?

Для жалутка… Да, тятенька домой, бывало, с пасеки поедет, настреляет, всего коня ими увесит. Полный ларь в кладовке наморозим их. Не проедали. — Сидела мама не за столом, а около печи, участвуя в разговоре нашем на расстоянии, носок или рукавицу довязывала, спицами мелькая. — И косачей, и глухарей, и рябчиков… да всякой… копалух, полюшек. А по весне и по осени гусей на полях помногу добывал — жалел заряды, этих он уж не стрелял — в капканы… Когда и уток, было, приносил. Рыбой те пахнут — не любилю их.

Да где уж рыбой… разные бывают. Кряква рыбой разве пахнет?.. Не питается-то ею… И чё правда, то уж правда: зверя и птицы в тайге раньше води-илось… зря не скажешь.

Дичи убыло, зато охотников прибавилось.

Как собак нерезанных… хватат их.

После, конечно, и политики коснулись. Без этого никак. На сладкое. Заканчивается у нас это сладкое, при редком и счастливом исключении, обычно горько — в гневном друг с другом несогласии выскакиваем мы из-за стола, в жизненно важном будто не сошлись, миримся, правда, скоро — отходчивые. Начали с внешней (всё уж профукали, умышленно ли сдали всё американцам), перешли затем на внутреннюю (что не успели развалить, то расташшыли, паразиты). И кто её, демократию эту, только и придумал?! А кто! Да воры и изобрели! Очень для них удобная система: вы, будьте рады, нас, однех и тех же, выбирайте, а мы, уж постараемся, обкрадывать вас будем аккуратно, чинчинарём и по закону, и те свободные, и эти — во, благодать-то, лучше не придумать. А совесть где? А подчинение?

Во всём с отцом мы, благодушием исполненные, согласились. Не согласиться, правда, трудно было — сами похоже рассуждаем, разве что с меньшей прямотой.

Ну а потом:

Раз сказал Николай в разговоре «слава Богу» да другой раз произнёс, а после и так вот выразился: ну, на всё, мол, воля Божья, как и на правителей — либо в заслугу те даются людям, либо в наказание, путних-то заработать ещё надо, мол, — присовокупив: спаси, Господи, люди Твоя.

Тут вот отец, как порох, вдруг и вспыхнул — полосовать на слух глазами начал нас, звуком только себя выдай — чирканёт, как саблей острой, взглядом, хоть увёртывайся.

Ну, чё ваш Бог?! Всё Бог да Бог-то… С торбой писаной, с Ним, будто…

Без Него-то как? Не получается.

Ну, щенки!.. А вы хоть пробовали, мать честная?!

Вы пробовали.

Мы пробовали… И пробовали… И ничё. Мы дело делали да воевали, в дырки, как дырочники, не молились и не крестились на углы, как полоумные.

И результат вот… Дальше некуда.

Х-хе!.. Результат!.. Да это вы уж!.. Где бы вы были, если бы не мы-то?! На Рейх работали бы! Но! Если на свет ещё бы появились… а то я чё-то сомневаюсь. Живут же люди и без веры… Шагу сами уж не ступите, то эта… воля, а то слава. Народ-то хоть бы не смешили.

Без веры люди не живут.

Живут, живут… не хуже вашего. Голова-то хламом не забита…

Атеизм ведь тоже вера.

Да какая ж это вера?!

Вера.

Чушь-то мне тут не порите!

Так а что, наука разве? Доказательств же того, что Бога нет, нет, значит, в то, что нет Его, ведь тоже можно только верить.

Чё тут верить, это ж ясно. Верить, верить… Ну, и верить. В то, чё правильно, пошто нельзя-то… Но не в то же, чего нету.