Для южного русского порубежья наступала зима. Первая бесхлебная зима.

* * *

— Ну? — закончив елозить по точильному камню своим ножом, Тирц опробовал его остроту, попытавшись сбрить несколько волосиков с предплечья, недовольно покачал головой, но точить больше не стал, вернув короткий клинок в ножны. — Как свидание с праматерью?

— Ой, как голова кружится… — попыталась подняться шаманка, но сильная мужская рука опрокинула ее обратно на подстилку.

— Хватит прикидываться! Я тебя всю ночь не трогал, дрыхла, как сурок. Только писк стоял. Отвечай, как собирается праматерь спасать твою шкуру, и собирается ли вообще?

— Прародительница просила… — Шаманка облизнула пересохшие губы. — Прародительница просила тебя, ифрит, не водить жителей степи за русские валы. Она сказала, что всех их там ждет смерть.

— Интересно, — поджал под себя ноги Тирц. — На чьей она стороне? Она за русских или за вас, татар? Почему она так защищает этих тупых деревенских медведей? Почему не хочет помочь вам?

— Она помогает… — Колдунья, опасливо поглядывая на своего господина, села на подстилке. — Она пытается спасти их от гибели. Она не хочет, чтобы они умирали в чужих лесах.

— Не проливая крови, не добьешься победы, — усмехнулся ифрит. — К тому же, раз уж она такая всевидящая, ей ли не знать, что я не собираюсь гробить нукеров в бессмысленных сражениях и штурмах. Они станут просто ходить взад и вперед. И все!

Русский заливисто расхохотался, откинувшись на спину, потом вдруг оборвал смех, снова сел и вперся в шаманку взглядом:

— Она сказала, как снести валы?

— Она… Она передала мне слова жизни.

— Чего-чего? — скривился ифрит.

— Слова жизни. Ими можно оживлять мертвых…

— Это хорошо, — кивнул Тирц. — Это очень хорошо. Значит, я смогу убивать тебя снова и снова, а ты станешь произносить эти слова и оживать. Это просто здорово. Значит, сперва я смогу выпустить тебе кишки. Потом утопить в колодце. Потом большим камнем раздробить все кости на руках и ногах, все ребра и череп. Потом зарезать. Потом задушить. А после этого живьем закопать в землю. Да, это очень остроумная идея.

— Слова жизни могут оживить только того, кто способен жить… — шепотом сообщила женщина.

— Черт! Значит, я смогу убить тебя только один раз?

— Прародительница сказала, что ты не должен меня убить. Что я последняя из рода степняков. Что наш род последний в степи. Что все остальные пришлые. Что, если ты не откажешься идти за валы, она отдаст тебе их всех. Но ты должен оставить здесь наш род.

— Как это трогательно… — поцокал языком ифрит. — Но только ты забыла про один момент. Чтобы повести татар за валы… я должен их уничтожить!!!

Шаманка вздрогнула от громкого крика, пригнулась, сжавшись в комок.

— Ну? — Тирц выдернул из ножен только что наточенный клинок. — Как?

— Ты должен дать клятву, что оставишь наш род в степи, когда уйдешь за валы.

— Понятно, — кивнул ифрит. — Оказывается, я тебе еще и что-то должен. — Он приподнял кончиком ножа ее подбородок. — Надо же! Оказывается, я убью последнюю из рода настоящих степняков.

— Если убьешь, не узнаешь тайну, — торопливо предупредила шаманка.

— Какую?

— Как уничтожить русские валы.

— И в чем эта тайна?

— Сперва поклянись, что сохранишь наш род.

— Ты играешь с огнем, ведьма.

— Без меня ты не сможешь ничего, — сглотнула шаманка и скосила глаза вниз, пытаясь увидеть стальное лезвие. — Больше никто не умеет ходить к Прародительнице рода, и никто не знает слов жизни.

— Хорошо, я не стану тебя резать. Я стану долго-долго жарить тебя над своим очагом, пока ты не расскажешь все.

— Я знаю только половину тайны. Другую половину хранит род.

— И в чем твоя тайна? — вдавил нож в ее подбородок Тирц, и по шее стекла алая капелька крови.

— В словах жизни.

— А вторая половина?

— Я не знаю… Ее хранит род…

— Черт! — Тирц убрал нож от горла невольницы и спрятал в ножны. Ему пришло в голову, что куда проще дать требуемую шаманкой клятву, нежели вытряхивать из нее и из ногайцев небольшого рода по кусочкам некий неведомый секрет. Тем более, что он даже не знает, о чем спрашивать. И колдунья, видимо, тоже. В конце концов, что изменится от того, что через снесенную колдовской силой Засечную черту хлынет в Россию на сотню нукеров меньше?

Он покосился на невольницу, на застывшую на ее шее капельку крови. Потом запустил руку ей в короткие, только начавшие отрастать волосы, закинул голову вверх и наклонился к горлу. Шаманка вскрикнула, как подстреленный заяц, забилась в его руках — но он всего лишь слизнул кровь и снова отодвинулся.

— Хорошо, я клянусь.

— Скажи, — облегченно перевела дух шаманка, — скажи, что клянешься кровью и жизнью своей мне, последней в роду, что ты не станешь брать с собой в набег представителей моего рода, рода последних рожденных от Камня, Солнца и Кемра.

— Клянусь.

— Нет, ифрит, повтори клятву целиком.

— Хорошо, — кивнул Тирц. — Я клянусь кровью и жизнью своей тебе, последней в роду, что не стану брать с собой в набег представителей вашего рода, рода последних рожденных от Камня, Солнца и Кемра. — Тут мужчина хмыкнул, и покачал головой:

— Вот только как ты возьмешь долг, если я нарушу обещание?

— Не бойся, ифрит, — зловеще кивнула шаманка. — Такие клятвы исполняются сами.

— Ладно, — согласился Тирц. — Пусть исполняется. Теперь выкладывай: как мне разрушить Засечную черту?

— Я знаю только половину тайны, ифрит, — вздохнув, повторила шаманка. — За второй половиной придется ехать в кочевье.

* * *

Отказавшись отпускать Менги-нукера без охраны, бей отправил с ним почти всех своих телохранителей. То ли защищая от возможных разбойников, то ли присматривая, чтобы ценный советник не растворился в лежащих от Волги до самого Днестра просторах, покрытых первым, искрящимся под солнцем снежком. Шаманка, в новом ватном халате с бейского плеча и высоких войлочных челках, подшитых кожей, и странный русский, которому Девлет-Гирей подарил вместо прорубленных новый войлочный поддоспешник и венгерскую золоченую кирасу с привешенными на кольцах коваными наплечниками, неслись первыми, и встречные путники, принимая их то ли за очень знатных мурз, то ли за чиновников султана Сулеймана, издалека падали на колени и низко склоняли головы, ожидая, пока отряд промчится мимо.

Путь к родовому кочевью невольницы занял три дня и три ночи, на протяжении которых Тирц, наравне с шаманкой и простыми нукерами спал на мерзлой земле, постелив поверх ковра войлочную подстилку и накрывшись верблюжьим одеялом. Оказалось, что это совсем не холодно — войлок под спиной и одеяло сверху, даже если в паре сантиметров внизу — сплошной лед. Впрочем, возможно, тепло было и потому, что рядом, скрючившись, дыша под одеяло и прикрыв, словно кошка, нос ладошками, посапывала колдунья.