Королеве было на руку такое начало разговора, и она решила воспользоваться минутой.

— Увы, вам следовало бы это понимать, Андре; вы красивы, чисты, целомудренны, вам не знакомы ни любовь, ни ненависть; грозовые облака не могут вас заслонить, словно звезду, стоит подуть ветру, и она еще ярче заиграет на небосводе! Все женщины на свете, даже занимающие самое высокое положение, не могут похвастать вашей непоколебимой безмятежностью, а еще меньше других — я; ведь я попросила у вас помощи, и вы меня спасли…

— Королева говорит о времени, которое я давно позабыла, — отвечала Андре.

— Я полагала, что и королева о нем больше не вспоминает.

— Суровый ответ, Андре, — заметила королева, — однако я его заслуживаю, и вы вправе меня упрекнуть; нет, это верно: пока я была счастлива, я не вспоминала о вашей самоотверженности; возможно, это потому, что отплатить вам за то, что вы сделали, не в силах ни одна женщина, будь она хоть королевой. Вы, должно быть, сочли меня неблагодарной, Андре, но то, что вы принимали за неблагодарность, было, возможно, в действительности лишь бессилием.

— Я могла бы вас обвинять, ваше величество, — молвила Андре, — если бы я когда-нибудь чего-либо желала или просила, а королева воспротивилась бы моему желанию или отвергла просьбу; на что же я могу пожаловаться, раз я ничего не хотела и ни о чем не просила?

— Хотите, дорогая Андре, я скажу вам всю правду? Что мне в вас претит, так это равнодушие, с которым вы относитесь к окружающему миру. Да, вы мне кажетесь существом необыкновенным, занесенным к нам с другой планеты подобно очищенным огнем камням, падающим не знаю с какого солнца… Вот почему первое, что испытываешь, сталкиваясь с вами, это ужас от сознания собственной слабости; а потом постепенно понимаешь, что безупречное существо обладает даром всепрощения; что это чистейший родник, в котором можно очистить свою душу; а в минуту страдания можно прибегнуть к этому существу, как сделала это я, Андре: можно послать за этим необыкновенным существом, осуждения которого я так боялась, и попросить у него утешения.

— Увы, ваше величество, если вы действительно просите у меня утешения, я боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, — отвечала графиня.

— Андре! Андре! Вы забываете, при каких ужасных обстоятельствах вам удавалось меня поддерживать и утешать! — воскликнула королева.

Андре заметно побледнела. Видя, что она закрыла глаза и покачнулась, словно ей изменяют силы, королева протянула руку, чтобы усадить ее рядом с собой на диван. Однако Андре справилась со слабостью и продолжала стоять.

— Не угодно ли будет вашему величеству сжалиться над своей верной служанкой и не напоминать мне о том, что мне почти удалось забыть: плоха та утешительница, если сама она не просит утешения ни у кого, даже у Бога, Потому что сомневается, что Господь в силах ей помочь в ее горе.

Королева внимательно посмотрела на Андре.

— В горе? — переспросила она. — Неужто вам довелось пережить еще что-то такое, о чем вы мне не рассказывали?

Андре промолчала.

— Настал час нашего решительного объяснения, — молвила королева, — за этим я вас и пригласила. Вы любите графа де Шарни?

Андре смертельно побледнела, но не проронила ни звука.

— Вы любите графа де Шарни? — повторила свой вопрос королева.

— Да! — пролепетала Андре.

Королева зарычала, будто раненая львица.

— Так я и думала! Как давно вы его любите?

— С той самой минуты, как я его впервые увидала. Королева в испуге отпрянула, поразившись тому, что у мраморной статуи, как оказалось, есть душа.

— И вы молчали?

— Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, ваше величество.

— Почему же вы молчали?

— Я заметила, что его любите вы.

— Не хотите ли вы сказать, что любили его больше меня, раз я ничего не видела?

— Вы ничего не видели потому, — с горечью отвечала Андре, — что и он вас любил, ваше величество.

— Да… А теперь я прозрела, потому что он меня больше не любит. Это вы хотели сказать? Андре опять промолчала.

— Отвечайте же! — приказала королева, вцепившись ей в плечо. — Признайтесь, что он меня больше не любит!

Андре не отвечала ни словом, ни жестом, ни взглядом.

— Нет, лучше бы умереть! — вскричала королева. — Убейте же меня, скажите, что он меня не любит! Ну, он меня не любит, так?..

— Любит граф де Шарни или нет — это его тайна. Не мне ее открывать, — отвечала Андре.

— Его тайна… Не только его! Вам-то, я полагаю, он ее доверил? — с горечью заметила королева.

— Никогда граф де Шарни ни единым словом не обмолвился со мной о том, любит он вас или нет.

— А нынче утром?

— Я не видела сегодня графа.

Королева взглянула на Андре так, словно пыталась прочесть самые сокровенные тайны ее сердца.

— Вы хотите сказать, что вам ничего не известно об отъезде графа?

— Я этого не сказала.

— Как же вы узнали о его отъезде, если не виделись с графом де Шарни?

— Он сообщил мне об этом в письме.

— Он вам написал?.. — обронила королева. Подобно Ричарду III, вскричавшему в решительную минуту: «Полцарства за коня!», Мария-Антуанетта была готова закричать: «Полцарства за письмо!» Андре поняла, о чем страстно мечтает королева. Однако она позволила себе жестокую радость, заставив свою соперницу немного помучиться.

— У вас, разумеется, нет при себе письма, которое граф написал вам перед отъездом?

— Вот тут вы ошибаетесь, ваше величество, — проговорила Андре. — Это письмо при мне.

Достав из-за корсажа письмо, еще теплое и пропитавшееся запахом ее кожи, она подала его королеве.

Королева так и затрепетала, коснувшись письма; она на мгновение сжала его в руке, не зная, должна ли она его прочесть или его следовало вернуть графине. Нахмурившись, она взглянула на Андре, потом, решительно отбросив сомнения, воскликнула:

— Искушение слишком велико!

Она развернула письмо и, подавшись к канделябру, прочитала следующее:

«Сударыня!

Я уезжаю через час из Парижа по приказу короля. Я не могу Вам сказать, ни куда я еду, ни зачем я уезжаю, ни как долго меня не будет в Париже: все это Вас, вероятно, мало интересует, однако я счел себя вправе сообщить Вам об этом.

Была минута, когда я едва не пришел к Вам, чтобы сказать об этом лично, но не осмелился сделать это без Вашего позволения…»

Королева узнала все, что хотела знать, и собралась было вернуть письмо Андре; но та, словно забыв, что она должна повиноваться, а не приказывать, властно проговорила: