Для меня загадка, почему она до сих пор не уехала. Правда, у меня нет доказательств того, что она собирается ускользнуть. Возможно, она слишком умна, чтобы выдавать свои намерения. Или этот неожиданный поворот в наших судьбах вынудил ее изменить планы? Станет ли она рисковать своим здоровьем, чтобы соединиться с Канецуке? Ее путь пролегает по зараженной местности, а она еще не сражалась с этой карой небесной и не побеждала ее, как победила я, когда была девочкой.

Что мы будем делать, она и я, в течение долгих летних месяцев, если окажемся запертыми в этой клетке? Я почти желала, чтобы она уже уехала. Однако другая часть моего «я» лишь порадовалась бы, если бы эпидемия разрушила ее намерения.

Император отправил гонцов во внутренние провинции, приказывая губернаторам принять предупредительные меры против распространения болезни. Сегодня утром посланники отправились верхом к двадцати двум храмам и к стражам императорских усыпальниц.

Давящий страх ощущается везде. Повсюду снуют придворные. В галереях перешептываются. В Большом зале государственных собраний проходят тайные совещания. Сообщают о священнослужителях, призванных с горы Хией, из Касуги и Кофукуди, из Сумиёси, Китано и Гиона. Рассказывают о прорицателях, которые должны собраться, чтобы определить благоприятную дату для церемонии умиротворения разгневавшихся богов и духов.

Я представляю себе гонцов, которые пробираются верхом сквозь леса и поля, сражаясь с невидимыми волнами болезни, которые омывают их со всех сторон, в то время как они несут людям предостережения.

Что проку от их предостережений? Что проку от приношений богам или от разбрасывания соли, от священных песнопений и молитв? С каждым разом эти эпидемии все ужаснее. Наши тела покрываются нарывами и ярко-красными пятнами, безымянное бедствие иссушает их, и они становятся такими же хрупкими, как тростник.

Не станем ли мы похожими на тощих людей из Гиона, которые танцевали, чтобы таким образом уберечься от заразы, но обнаружили, что это средство их не защитило? Придется ли нам торопливо перебегать с места на место, прикрывая лицо рукавами в надежде на то, что несколько тонких слоев шелка защитят нас от напасти?

Я не боюсь ее, и я покончила с ожиданием. Мой гонец не смог ничего выяснить (ему никто не ответил, когда он стучал в ворота дома Масато), и я сама отправлюсь к нему домой. Потому что через два дня император уединится, и тогда я окажусь запертой наедине со своими мыслями.

Даинагон проходила мимо, когда я одевалась, чтобы ехать к Масато. Она сказала, что императрица отложила игру в сравнения. Общее настроение слишком неспокойно. Учитывая, что император собирается уединиться, а двор со дня на день может оказаться в изоляции, сейчас едва ли подходящее время для подобного легкомыслия.

— Вы знаете так же хорошо, как и я, — сказала Даинагон, — что император может отречься в любой день.

Вот в чем причина озабоченности императрицы, хотя она вряд ли будет сожалеть о перемене своего положения. Когда ее муж удалится от дел в Южный дворец, а брат станет регентом, она получит свободу действий. Она сможет посвятить свое время сыну и питать его честолюбие. Возможно, ее дочь и Садако будут прощены, хотя это зависит от прихоти ее мужа.

Принцессы. В своей тревоге о Масато я почти забыла о них.

— Есть ли новости от Садако?

— В последнее время ничего. Почему вы спрашиваете? Вы чувствуете свою вину?

Я оставила этот вопрос без ответа.

— Я слышала, что стали заболевать люди, которые живут поблизости от ее дома. А она и так очень слаба.

— Да, она слаба.

— Вы ей писали?

— Да, сегодня утром.

Ее сдержанность говорила больше, чем любые увещевания.

— Вы не простите меня за то, что я распространяла о ней слухи, не так ли?

— Пока нет.

— Но вы бы солгали ради меня, — сказала я, вспомнив, как она защищала меня от нападок императрицы.

— Лишь в некоторых случаях. — Даинагон улыбнулась мне, как улыбаются ленивому ребенку. — По крайней мере, один раз. Но, возможно, больше никогда. — Она взглянула на мои зеленые одежды: — Вы прелестно выглядите, хотя все еще слишком худая. У вас свидание?

— Нет, я иду по делу.

— Что-то выдало меня, потому что она сказала:

— Вы не должны покидать дворец! Не сейчас, когда такое творится.

Я не могла увиливать дважды:

— Совсем ненадолго. — Я тронула ее за рукав. — Если кто-нибудь спросит (она знала, что я имела в виду императрицу), скажите, что я ушла на вечерние молитвы в Сакузен.

— Вы могли бы придумать какой-нибудь более благовидный предлог, чем этот. — Она посерьезнела. — Вы идете на встречу с этим молодым человеком?

— Нет, — продолжала я лгать вопреки своему желанию, но совершенно искренне добавила: — Я даже не знаю, где он теперь.

— Тогда зачем так рисковать?

Я подумала, что рисковала так только однажды — ради книги, и опять вспомнила того мальчика с белыми глазами на рыночной площади, и дерзкие вопросы продавца книг, и записку от его тайного гостя. Я решилась на это ради Канецуке, но книга и теперь стояла у меня на полке. Мне не удалось помочь ему. Что если и эта моя попытка закончится провалом?

Мои глаза наполнились слезами, я смотрела в пол, поправляя рукава.

— Как вы нашли экипаж для поездки?

— Вы догадываетесь, какая я ловкая. Я знаю способы.

— Думаю, без толку говорить вам, что ехать не следует?

Я покачала головой.

Она подошла ко мне, приподняла мой подбородок, и слезы хлынули у меня из глаз и размыли пудру на щеках.

— Вы сейчас недостаточно сильны, — сказала она. — Мне бы не хотелось, чтобы вы страдали еще больше.

— Я переболела этой болезнью в детстве. Сомневаюсь, что это случится во второй раз.

— Я не это имела в виду.

— Он не похож на Канецуке.

— Он мужчина, — ответила она, — и никакая боль, испытанная вами в прошлом, не защитит вас от него.

— Я не желаю быть защищенной.

Она раскрыла свой веер. Поверх гофрированных складок на меня смотрели ее печальные глаза.

— Зайдите ко мне, когда вернетесь. Приходите в любое время. Не имеет значения, как поздно.

Она ушла, а я, дрожа, повернулась к зеркалу, чтобы привести в порядок лицо.

Уходя, я слышала, как звонили храмовые колокола на Сакузен, будто в насмешку над недостатком моего религиозного чувства. Улицы были полупустыми, дома закрыты от жары. Ветра не было совсем, ни дуновения. Колеса экипажей поднимали пыль, и она проникала сквозь занавески.