его хозяин цербером слоняется возле.

— Явился, — недовольно цедит Богдан, расплачиваясь за такси. — Олеся, только не вздумай…

Поздно. Стоило мне увидеть знакомую взлохмаченную копну и, виднеющиеся из-под рукава футболки, выученные до миллиметра линии тату на жилистых руках, то я вылетаю из машины раньше, чем она успевает притормозить.

Сердце так свирепо долбится о ребра, что его стук становится белым шумом в моих ушах.

Заметив меня, Макс тормозить у капота своей тачки. И смотрит на меня в упор, пока я несусь на него ураганом.

— Леся, я этого… — до него у меня остается всего пару шагов, когда Ольховский открывает свой рот.

Но его спич я слушать не собираюсь.

Яркая, безрассудная вспышка злости словно вырывает меня из реальности. Я не соображаю, когда с четкого замаха ладони отвешиваю Максу звонкую пощечину. И такую, что мою руку сводит судорога, а голова Ольховского резко дергается в противоположную сторону от моего удара.

Мы застываем друг напротив друга. Я вижу, как каменеет линия его скулы, и как расползается красное пятно по ударенной щеке. Кадык на шее Макса делает нервный выпад вниз.

Медленно Ольховский все же поворачивает ко мне. Темно-карие радужки закрашивают почти напрочь черные зрачки, а грудь хаотично вздымается от каждого шумного вдоха и выдоха. Я же дышу еще чаще и судорожнее, когда Максим снова подает голос. Стальной и звенящий от напряжения.

— Я этого не делал.

— Вали отсюда.

— Леся, это какая подстава.

— Правда? — наигранно округляю глаза и хлопаю руками по бокам. — А кому это надо? Кому нужно подставлять стремную ботаничку? И ведь как интересно все вышло… Я не отдаю тебе ответы, ты вылетаешь из-за меня и моего дедушки из университета, и вжух. В сеть сливается все, что между нами было.

Макс с тяжелым выдохом пропускает свои волосы через растопыренные пальцы на ладони.

— Как бы я ни относился к твоему странноватому деду, но…

— Из-за тебя дедушку схватил сердечный приступ. Он в больнице, — молниеносно выпаливаю я. Озлобленно цежу каждую букву. — Чуть-чуть ты опоздал со своими скринами. Надо было делать это вчера. Глядишь, может, и не отчислили бы.

Лицо Ольховского каменеет, а мне хочется прям похлопать в ладоши. Ну изумительный актерский талант. И в глаза умеет смотреть искренне и изумление изображать.

— Ты правда считаешь, что я мог пойти на такую подлость? — он смотрит на меня, не моргая.

Скривившись, я лишь развожу руками. Леплю изо всех сил на себя маску равнодушия. Ибо играть я не умею. Сейчас мне в грудь штопором ввинчивается боль, что хочется не дышать. Но Ольховский ни одной слезы больше от меня не увидит.

— Охренеть. Синичкина, я думал ты… — он замолкает на полуслове. Грубо трет свои щеки ладонями. Делает несколько бессмысленных шагов вдоль машины, а потом обессилено садиться на ее капот. — Олеся, включи ты мозги, наконец! — Максим таранит меня взвинченным взглядом. — Я как дебил сейчас оправдываюсь, выслушивая какие-то гребаные обвинения.

— Ольховский, скрины нашей переписки в чате сделаны с твоего телефона, — говорю, сжав кулаки. И делаю это так, чтобы чувствовать боль от впившихся мне в ладонь ногтей. Я не должна! Не могу еще раз повестись на эти глаза с бездонной искренностью. — Ты настолько меня за дуру принимаешь? Только не начинай петь басню, что пару дней назад у тебя пропадал телефон, а потом сам чудом нашелся.

Макс качает головой:

— Нет.

— Тогда какие еще будут оправдания?

Но Ольховский вдруг забирается с ногами на капот, принимая вальяжно-вызывающую позу лотоса.

— Никаких, — хмыкает он. — Я не собираюсь оправдываться перед тобой. Правду я и без этого знаю. И я вообще-то честно принял твой отказ помочь мне. Слова против не сказал. — И так нагло смотрит на меня в упор, что мое горло уже дерут соленые слезы.

— О, вот и обвинения подъехали. Спасибо. А я знаю, что кроме тебя это делать никому не имеет смысла, — произношу с надрывом и пальцами скоро проткну себе ладонь. Только не реветь! — Поэтому пошел вон.

Не могу. Все. Стоять и смотреть, как он, нагло развалившись у себя на капоте, в глаза «плюет», что нет у него оправданий… С Майер вон как заморочился, а тут слабо?

Я хочу уже сбежать просто домой, забиться в уголок и рыдать…плакать… реветь… Выпотрошить себе душу окончательно. Чтобы раз и на всю жизнь запомнить, что так влюбляться нельзя.

Делаю резкий шаг к своему подъезду, но рывок за запястье тормозит меня. Ольховский разворачивает к себе, а его глаза, как два тлеющих угля. Они свирепо горят.

— Леся, — голос Максима непривычно груб и холоден, — последний раз повторяю. Я…

Как из-под земли между мной и Ольховский вырастает Бо. Он с размаху дает в плечо Максу, отталкивая того на несколько метров назад, а я оказываюсь за худощавой спиной Богдана.

— Руки убери от нее, Иди дальше развлекайся, чпокаясь с левыми бабами. И мир не забудь об этом оповестить.

А кулаки Максима уже сжимаются так, что жилы на руках становится как натянутые канаты.

— Иди прогуляйся, Вась… — рык Ольховского угрожающе разносится по пустому двору. — Или у тебя абонемент к зубному?

— Как бы он тебе не пригодился, — Бо геройски рыпается вперед.

И я чувствую себя в отвратительном спектакле. У меня кружится голова и наваливается такая слабость, что начинает ощутимо мутить…

— Хватит. Бо, прошу, — трясущимися руками обхватываю друга за талию. Прижимаюсь к нему и просто молю. — Отведи меня домой, пожалуйста.

Богдана не приходится просить дважды. Крепко ухватив меня за руку, он уверенно ведет меня, еле стоящую на ногах, к подъезду.

— То есть ты больше доверяешь ему, чем мне, — прилетает мне в спину.

Не оборачиваюсь. Концентрируюсь только на холодной, влажной руке Бо, сжимающую мою ладонь.

— Богдан мой друг. Он всегда рядом.

— А я? — по двору снова разносится нервная усмешка Макса.

Моя обида становится такой жгучей, а ощущение предательства делает землю под ногами вязкой.

— А ты мне никто, — срывается с моих губ, а самой тут же хочется откусить себе язык.

И громкий, открытый смех у меня за спиной, от которого темнеет в глазах, просто выбивает мой кислород из легких.

— Никто… Понял. Удачи, Синичкина. Только о своих словах не пожалей.

Я едва не кидаюсь выцарапать его глаза. Во мне взрывается несоизмеримое ни с чем желание броситься на Макса, размахивать кулаками, орать, что он гад, придурок, что ненавижу его. Я даже резко оборачиваюсь, выдергивая свою ладонь из пальцев Бо. Но вижу, как черный спорткар, взвизгнув колесами по асфальту, вылетает в арку нашего двора.

Что остается