Гробин ныне – маленький городок в нескольких километрах от Лиепаи. Древний город, однако, немногим уступал Хедебю или Бирке. Он был обнесен стеной и защищен с трех сторон рекой – Аланде. Поблизости обнаружены три довольно обширных «кладбища». Некоторые захоронения принадлежат выходцам из Центральной Швеции: умершие похоронены с оружием, сверху насыпан курган. В то же время найдено немало мужских и женских погребений готландцев (или, по крайней мере, людей, как-то связанных с Готландом). Шведские находки с центрального участка указывают на военную элиту, готландские – на «штатских» людей, и исходя из этого можно предположить, что шведы занимались в Гробине «делами войны», к примеру собирали дань. Готландцы же не воевали и не пиратствовали; они поселились в городе со своими женами и занимались мирной торговлей. Первые захоронения датируются около 650 г., и сожжения продолжались до 800 г. Какое отношение Гробин имеет к упомянутому Римбертом Зеебургу, пока точно не установлено.

В 40 километрах к юго-востоку, на северо-западе Литвы, располагался другой крупный скандинавский город – Апуоле, Апулия Римберта. Он стоял на реке Барте; при раскопках выстроенной рядом с ним крепости обнаружено множество наконечников стрел, явно не прибалтийского и, вполне возможно, шведского изготовления: некоторые ученые (весьма смело) предполагают, что эти стрелы были выпущены шведским войском, атаковавшим город в 855 г. Судя по захоронениям, готландцы жили в Апуоле примерно в то же время, когда и в Гробине. Находки, говорящие о присутствии шведов, встречаются и в других местах в окрестностях Гробина.

Примерно в 150 километрах на юг по побережью, в юго-западном конце длинного, мелкого, перегороженного песчаными отмелями Куршского залива укрывался Вискаутен, типичный скандинавский торговый центр с собственным гарнизоном. Вероятно, он был основан приблизительно в те же годы, когда перестал функционировать Гробин, и просуществовал две сотни лет, главным образом за счет того, что в IX–X вв. получал свою долю прибыли с товаров, доставлявшихся по Днепру с Черного моря. Еще в 130 километрах к юго-западу, на берегу Фришского залива помещался город, который Вульфстан назвал Трусо (Эльбинг, нынешний Эльблаг). Существование Трусо приходится признавать только гипотетически, ибо в окрестностях Эльблага никаких следов города пока не обнаружено, зато найдено много норманнского оружия и обширное «кладбище» эпохи викингов, опять-таки со шведскими и готландскими погребениями. Западнее, в землях вендов и ободритов, торговлей, сбором податей и грабежом занимались даны, а не шведы.

Все вышеперечисленные документальные и археологические свидетельства указывают на то, что скандинавское влияние в латышских, литовских и славянских землях восточной Прибалтики имело место, хотя едва ли оно было очень сильным, тем более господствующим. Эти связи приносили шведам немалую выгоду – богатства славянских племен стекались сначала в Хельгё, а потом, когда город пришел в упадок, – в Бирку, и так продолжалось до конца X в. Активность шведов в Прибалтике заслуживает внимания и сама по себе, как наглядное подтверждение их мощи и предприимчивости, но нас она интересует в большей степени как прелюдия к их появлению на Руси, о котором сейчас пойдет речь.

Начнем мы с известного отрывка из «Повести временных лет»[113] о «призвании варягов».

«В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царь-град, как пишется об этом в летописании греческом…

В год 6367 (859). Варяги из заморья взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с кривичей. А хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма…

В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные – готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому – Ростов, другому Белоозеро».

Эта наивная, нравоучительная легенда о происхождении киевских князей в разных редакциях летописи выглядит по-разному, и все ее варианты были тщательно изучены. Однако помимо всех домыслов, наверченных вокруг этой истории фольклористами, филологами, историками и шовинистами, и невзирая на то что в откровенно тенденциозной «Повести…» содержится немало ошибок и неточностей, факт остается фактом: традиция связывает основание Новгорода и Киева[114] с именами людей скандинавского происхождения – теми, кого называли варягами или русами[115]. Едва ли стоит придавать значение рассказу о трех братьях, пришедших из-за моря (обычный мотив для такого сорта легенд), равно как и сообщению о том, что их якобы пригласили страдающие от войн и распрь обитатели изобильной земли (еще один «бродячий» сюжет); и вряд ли мы сумеем когда-либо выяснить, точно был ли Рюрик тем самым Хрёриком-Рориком, которого мы знаем по его подвигам во Фризии и Южной Ютландии в 850-х гг. (у нас нет никаких указаний на то, что русы впервые появились на Руси в 850-е гг., факты скорее говорят в пользу более ранней даты). Однако все это не дает нам повода отрицать полностью легенду или пытаться представить русов славянами, хазарами, крымскими готами или кем-либо еще.