Его взгляд упал на Назлы, и он заволновался. «Я помолвлен!» Он растерянно посмотрел на обручальное кольцо, как будто только что его заметил.

— Теперь у тебя начинается самое ответственное время! — сказал, подойдя к Омеру, один из родственников Назлы, недавно женившийся. — Период между помолвкой и свадьбой — самый важный!

— Да, конечно! — кивнул Омер и обратился к Джемиле-ханым, дающей указания, как рассаживаться: — А мне что же — садиться во главе стола?

— Сегодня, сынок, все хотят на тебя смотреть! — улыбнулась та.

Вечно чем-то недовольная горничная внесла и поставила на стол огромное блюдо, похожее на поднос. Кто-то из гостей издал нечто вроде восторженного возгласа, прозвучавшего, правда, несколько фальшиво. Все заулыбались. Пока накладывали еду на тарелки, хозяйка дома начала жаловаться на то, что не удалось приготовить все так, как она хотела: и то не так, и это не этак. Гости же в ответ принялись уверять, что и еда, и все, что есть на столе, и вообще все — замечательно, лучше и быть не могло.

В разгар застолья, повинуясь настойчивым просьбам гостей, Омер вынужден был рассказать о своей жизни в барачном поселке вблизи Кемаха и о работе на строительстве туннеля. Выслушав его, все стали говорить, что поражены — как можно было выдержать тамошние ледяные ночи? Кто-то сказал, что теперь стал еще больше уважать этого стойкого молодого человека. Один старик, правда, проворчал, что не нужно делать из мухи слона — не такие уж, мол, суровые это условия, и стал рассказывать, как было под Сарыкамышем, приводя никому не интересные подробности и прихлебывая ракы. Вскоре его уже никто не слушал, кроме одного молодого человека, сидевшего рядом и неотрывно глядевшего ему в рот. Другой, шутливо настроенный молодой человек, желая заглушить этот словесный поток, поставил на граммофон пластинку с «Измирским маршем». Мухтар-бей начал вполголоса подпевать, к нему присоединилось еще несколько человек. Все начали чокаться и улыбаться. Юные девушки тоже освоились, раскрепостились и стали беседовать с молодыми людьми. Ни ракы, ни вина они не пили, но с мужчинами разговаривали не смущаясь и не краснея. Девушки тоже, как и все присутствующие, время от времени посматривали на сидевшую во главе стола пару. Чувствуя эти взгляды, Омер снова ощущал себя королем. «Ведь именно этого, в каком-то смысле, я и хотел, — подумал он, и ему стало стыдно. — Интересно, что думает Мухиттин?» Чтобы спастись от неприятных мыслей, стал налегать на ракы.

Марш закончился, пластинку перевернули на другую сторону. Когда и эта сторона закончилась, Назлы встала, сказав, что ей хочется послушать что-нибудь из своих любимых песен. Омер, заявив, что хочет ей помочь, пошел следом. Граммофон стоял в углу гостиной, скрытый выступающим шкафом. Назлы стала перебирать пластинки, а Омер, глядя на нее, думал: «Я с ней помолвлен!» Он знал, что от стола их сейчас не видно, но все равно обернулся и, подумав, как это плохо — быть таким осмотрительным, поцеловал Назлы в щечку. «Я ее поцеловал!» — подумал он и растерялся, словно этим поцелуем заразил девушку какой-то дурной и постыдной болезнью и теперь уже никогда не сможет чувствовать себя королем. Назлы поставила пластинку, и после короткого потрескивания раздались звуки фортепиано. Эти звуки ничего не меняли. Гости ничего не заметили, для них все осталось по-прежнему: стоял гул голосов, стучали по тарелкам вилки и ножи.

Возвращаясь к столу, Омер заметил, что Назлы идет за ним. Вдруг один из гостей начал хлопать, к нему присоединился еще кто-то, и вот уже аплодировали все сидящие за столом. «Что делать? — подумал Омер. — Ну да, это я. Так получилось!»

После обеда кто-то из молодых стал заводить принесенные с собой самые последние, модные пластинки. Молодежь оживилась, зашумела, некоторые начали танцевать, все остальные — смотреть на них. Не решающиеся танцевать девушки и самые застенчивые молодые люди, забившись в уголок, беседовали и пересмеивались друг с другом. Каждая следующая пластинка вызывала бурный всплеск веселья, словно совершенно новая, никем прежде не слышанная шутка. Представители старшего поколения, полагая, что молодых следует предоставить самим себе, остались сидеть за столом. Пили кофе, благодушно прислушивались к поднятому юношами и девушками шуму и рассказывали друг другу истории из своей жизни. Омер и Назлы перемещались от стола к молодежи и обратно. Омер всем улыбался и старался ни о чем не думать — только о том, что сейчас ему весело и что сегодня состоялась его помолвка.

Когда старшее поколение поднялось из-за стола, оживление стало сходить на нет. Граммофон замолчал. Некоторые время спустя гости начали потихоньку расходиться, на прощание еще раз поздравляя помолвленных. Потом все оставшиеся разом потянулись к выходу. Мухтар-бей, позевывая, проводил гостей до двери. Джемиле-ханым просила у всех прощения, если что было не так. Дойдя до двери, каждый чувствовал необходимость сказать что-нибудь приятное Омеру и Назлы.

Когда все ушли, Мухтар-бей зевнул и сказал:

— Ну вот и славно.

— Кажется, все хорошо прошло. Правда? — тревожно спросила Джемиле-ханым.

— Хорошо, тетушка, замечательно! — сказала Назлы и стала что-то рассказывать Перихан.

Потом собрались уходить и Рефик с женой. При виде живота Перихан на лице у Мухтар-бея появилось выражение беспокойства. Потом он взглянул на Мухиттина и поспешно отвернулся. Стал все так же тревожно смотреть на Омера.

— Мухтар-бей, я, пожалуй, пойду, — мягко сказал Омер. — Посидим поговорим с друзьями.

— Зачем? Вы и здесь могли бы посидеть! — сказал Мухтар-бей, но его сонные глаза говорили совсем другое.

Подумав, что сейчас это будет очень уместно, Омер поцеловал руку своему будущему тестю, а затем и Джемиле-ханым. Расчувствовавшийся Мухтар-бей заключил его в объятия. Потом привычно, по-отцовски расцеловал Назлы.

— Ты ведь завтра к нам придешь? Я возвращаюсь в Анкару, а мне хотелось бы повидаться с тобой до того, как ты уедешь обратно на строительство.

— Конечно, приеду! — ответил Омер и посмотрел на Назлы. Ему хотелось попрощаться с ней как-нибудь так, чтобы другие этого не заметили — в знак душевной близости и любви. Но не получилось. Они просто посмотрели друг на друга. Омер испугался, что длинное зеленое платье Назлы может показаться ему смешным. Потом вспомнил и о других своих страхах. Он боялся, что может упокоиться, раствориться в семейной жизни, удовлетвориться обыденным.

От Айазпаши до Таксима дошли пешком. Мухиттин шел впереди один и внимательно смотрел по сторонам. Рефик держал жену под руку. Омер шел чуть позади, глядя то на Рефика и Перихан, то на широкое лазоревое небо, прорезанное ветвями деревьев с только что распустившимися листьями. «Стремлюсь ли я еще к чему-нибудь? Честолюбив ли по-прежнему?»

Эти же вопросы он задал Мухиттину, когда Перихан ушла наверх, а они остались одни в пустой гостиной дома в Нишанташи.

— Да, я тоже сегодня об этом думал, — ответил Мухиттин. — Ты мне уже не кажешься таким неумеренно жадным до жизни и честолюбивым. Год назад, уезжая в Кемах, ты был совершенно другим человеком.