– Может, некуда им сдвинуться? – сказал Андрей Чернов; сзади ему не видно было, в чем дело. – Сплошняком стоят.

– Есть, есть, – с той же злостью вглядываясь вперед, ответил Борька; за год работы в спасательской бригаде он чуял ситуации на дорогах получше любого милиционера. – Только по правой сплошь стоят, а по левой все-таки едут. Это во-он тот, на «КрАЗе», пускать не хочет. Не нравится гаду, что перед нами еще три иномарки проскочат!

– Эй, эй, Боря! – Гринев попытался удержать его за рукав. – Морду бить пойдешь?

Но Годунов уже открывал дверь.

– Жизнь покажет, – буркнул он. – Да пусти ты, Юра, что ты как Исус Христос, честное слово! Пять минут стоим из-за этого козла, пока он свои мудацкие амбиции тут показывает!

Борис дернул плечом, распахнул дверь и выскочил на дорогу.

Конечно, ситуацию он оценил правильно. Водитель «КрАЗа», стоящего в левой полосе, тремя машинами впереди спасательского «Мерседеса», вполне может сдать вправо. Там есть довольно большой просвет, да и задние еще сдвинутся, когда увидят зачем. Может, но не хочет, и явно только потому, что перед спасателями проскочат на халяву еще три машины. Как раз с такими водилами казенных грузовиков и возникали у них проблемы в пробках. Поцарапать машину он не боится, административных мер тоже, спешить ему особо некуда, еще облает: «Ты, может, за водкой торопишься!»

Гринев выскочил наружу вслед за Годуновым. Водитель стоящего впереди «Опеля» опустил стекло, крикнул ему в спину:

– Правильно, ребята, по морде ему, по морде! Зовите, если что!

Но, кажется, звать кого-либо на помощь уже не было необходимости. Сквозь сырой смог, повисший над Кольцевой, Гринев увидел, что Борька машет ему рукой, разворачивается и бежит обратно. Машины впереди задвигались, начали перемещаться, и они с Годуновым вскочили в «Мерседес» уже на ходу, пока их водитель выруливал влево.

– Что там? – не оборачиваясь, поинтересовался шофер. – Совесть заговорила?

– Счас! – хмыкнул Годунов. – Сидит лоб такой, рожа как у борова, откуда у него совесть? Я, орет, не нанимался тут как в цирке крутиться из-за вас. Браток какой-то из джипа высунулся – видишь, который назад сдает по правой полосе? Съезжай, говорит, вправо за мной, пропусти спасателей, а то пристрелю сейчас. Тот и пропустил. – Борис высунулся из окна, помахал кому-то – видно, благодарил братка – и, обернувшись, подмигнул Юре: – Может, под бандитов пойдем, а, Валентиныч? А что, хоть ездить будем как люди. Правду народная мудрость гласит: трудно жить без пистолета! – Но тут же лицо у него снова стало злым и серьезным: – Из-за такого вот козла опоздаем опять…

Не то чтобы это случалось часто, но пару раз опаздывать из-за пробок им приходилось. Особенно когда заторы возникали на Кольцевой, да не такие, как сегодня, а настоящие, непрошибаемые, в которых даже самый совестливый водитель не мог пропустить спасателей.

– Вот, елки, прям как в песне: только вертолетом можно долететь! – покрутил головой Чернов. – Возле Склифа площадку делают, слышал, Валентиныч? Еще на Кольцевой будет и возле пятнадцатой больницы.

– Слышал, – коротко кивнул Гринев.

– Слушай, Юра, – словно вспомнил что-то Борис, – а почему это ты в Склиф свой не зайдешь никак? – Впрочем, он тут же сам себе ответил: – Заездили мы тебя, конечно. Но я тебе уже давно хотел сказать: ты сходил бы все-таки, нашел бы время.

– Приехали, Боря, – перебил его Гринев. – Во-он «Форд» милицейский мигает.

Он надеялся, что, занявшись работой, Годунов забудет свой вопрос. Но то ли работа на этот раз попалась более-менее спокойная, без человеческих жертв и со сравнительно легкими травмами, то ли Юрино трудоустройство занимало Годунова больше, чем можно было предполагать, но на обратном пути он вернулся к этой теме.

– Я, думаешь, не помню? – продолжил Борис уже на базе, после обеда. Вызовов пока не было, ребята расслабились перед телевизором, и они с Юрой остались в медпункте вдвоем. – Я же помню, Юра, еще в Ленинакане профессор этот твой говорил, как его… Что золотые, мол, руки у Юрия Валентиновича и пусть он поэтому, дорогой товарищ комсомолец, людей оперирует, а завалы вы уж как-нибудь без него расчищайте.

Вот память у Борьки – как у компьютера! Тогда, в Армении, профессор Ларцев много чего сказал своему молодому коллеге по Институту Склифосовского. Сам-то Гринев вряд ли это забудет… Но ведь то он, а то Борис!

Впрочем, Юра прекрасно знал: и Борис не забывает ничего, что еще с Армении соединяет их так неразрывно.

– Так как, Юра? – не отставал он. – Ты чего молчишь?

– А что мне говорить? – нехотя ответил Гринев. – Ну, не заходил. Здесь, что ли, у меня работы мало?

Может, в другой раз Борька и обиделся бы на такое упорное нежелание быть с ним откровенным. Но, похоже, сейчас он интересовался не процессом, а только результатом разговора со своим другом. А в таких случаях Годунов становился невосприимчив к мелочам.

– Здесь – немало у тебя работы, – согласился он, не обращая внимания на Юрин тон. – Но у нас же что? Обезболивание, первая помощь. Как будто я не понимаю! А оперировать-то, Юра?

– Что ты, Боря, пристал как банный лист! – рассердился Гринев. – «Пойди, сходи»… Кино там, что ли? Захотел – ушел, захотел – пришел?

Последние слова вырвались помимо воли. Не так легко ему было вспоминать, при каких обстоятельствах он ушел три года назад из Склифа…

– В общем, тебя это не касается, – резко произнес Юра. – Мне работы хватает.

– Ну и дурак, – заключил Борька, вставая. – Работы ему хватает! Тебе, может, и денег хватает?

Это он произнес, уже стоя у двери медпункта, так что ответить Гринев не успел. И что он мог ответить?

Никогда в жизни деньги не были проблемой, которая хоть сколько-нибудь могла бы его тревожить.

В его детстве и юности вопрос о деньгах вообще не поднимался в семье. Не из-за какой-то особенной деликатности, а просто потому, что их всегда было не в избытке, но достаточно. Во всяком случае, на Юриной памяти – когда отец, несмотря на инвалидность, уже работал в Институте Курчатова и получал столько, сколько должен получать специалист высокой квалификации, да еще связанный с государственными секретами. К тому же и бабушка Миля не считала, что ее зарплата в Институте истории искусств и многочисленные гонорары – это только ее деньги.

Отношение к деньгам у нее вообще было редкостное! Эмилия Яковлевна могла, например, к изумлению всей советской делегации, истратить кучу долларов на какую-нибудь совершенно бесполезную и совершенно прекрасную африканскую маску.

Могла закатить такой банкет в «Метрополе» по случаю защиты докторской, что официанты потом с почтением здоровались не только с нею, но и с ее внуком, если ему случалось заглянуть туда с девушкой.

И с такой же беспечностью могла месяц жить до зарплаты на копейки, оставшиеся после этого банкета.