Я вышел точно к восточному углу виллы Батисти. К каменной ограде его владения. Я пошел вдоль нее и нашел то, что искал. Старую деревянную дверь, ведущую в сад. Она сплошь заросла диким виноградом. Ею, наверное, сто лет не пользовались. Ни замка, ни щеколды не было. Я толкнул дверь и вошел.

На первом этаже горел свет. Я обогнул дом. Одна фрамуга была открыта. Я подпрыгнул, подтянулся и пролез внутрь. Попал в ванную комнату. Я достал из кобуры пистолет и выбрался в коридор. Батисти в шортах и в майке задремал перед экраном телевизора. Он смотрел видеокассету с фильмом «Большая прогулка». Он слегка похрапывал. Я тихо подошел и приставил ему к виску мою пушку. Он вздрогнул.

— Сколько лет, сколько зим! (Он вытаращил глаза, все понял и побледнел.) Остальных я оставил в «Рестанк». Я не очень люблю семейные праздники. И дни святого Валентина тоже мне не очень нравятся. Ты хочешь знать подробности? Количество трупов и все прочее?

— Что с Симоной? — произнес он.

— Она в полном порядке. У тебя очень красивая дочь. Мог бы меня с ней познакомить. Мне тоже нравятся такие женщины. Черт! Все для Маню, ничего для его дружков.

— Что ты мелешь?

— Не рыпайся, Батисти. Сунь руки в карманы шорт и не двигайся. Я устал, не слишком хорошо себя контролирую. (Он подчинился. Он мучительно соображал.) Больше ни на что не надейся. Оба твоих итальянца тоже убиты. Расскажи мне о Маню. Когда он встретился с Симоной?

— Два года назад. Может быть, раньше. Я уже не помню, где была его подружка. В Испании, по-моему. Я пригласил его на буйабес, в Эпюизетт. К нам присоединилась Симона. В тот день «Рестанк» был закрыт. Они сразу приглянулись друг другу, но я этого не понимал. Понял, но не сразу. Симона и Маню, это меня вполне устраивало. Братьев Поли я никогда терпеть не мог, это правда. Особенно Эмиля.

Потом та девка вернулась. Я подумал, что между Маню и Симоной все кончено. От этого мне стало легче. Я боялся ссоры. Эмиль — малый вспыльчивый. Я ошибался. Они продолжали встречаться и…

— Ближе к делу.

— Однажды я сказал Симоне: «Маню исполнил для меня одну работенку и теперь уматывает в Севилью со своей подружкой». «Вот как! — только и сказала Симона. — Я не знала». — Я смекнул, что ничего между ними не кончено. Но было слишком поздно, я дал маху.

— Она его убила? Так ведь?

— Он обещал ей, что они уедут вместе. В Коста-Рику или куда-то в те края. Уго ему наговорил, что это роскошная страна.

— Она его убила? Так ведь? — повторил я. — Скажи! Черт тебя дери!

— Да.

Я влепил ему пощечину. Такую, о которой мечтал уже давно. Затем вторую, третью. Со слезами на глазах. Ведь я понимал, что не смогу нажать на гашетку. Не смогу его даже придушить. Во мне ведь не было ненависти. Только отвращение. Ничего кроме отвращения. Разве я мог ненавидеть Симону за то, что она такая же красивая, как Лола? Разве я мог ненавидеть Маню за то, что он спал с призраком любви? Разве я мог ненавидеть Уго за то, что он разбил сердце Лоле?

Я положил пистолет и набросился на Батисти. Я поднял его с кресла и продолжал хлестать по щекам. Теперь это был просто слизняк. Я его отпустил, и он опустился на пол, на четвереньки. Он посмотрел на меня взглядом испуганной собаки.

— Ты даже не заслуживаешь пули в голову, — сказал я, подумав, однако, что именно это мне больше всего хочется сделать.

— Это ты так считаешь! — прокричал кто-то у меня за спиной. — Мудак, ложись на пол, раздвинь ноги и положи руки на голову. А ты, старик, оставайся на месте.

Веплер.

Я о нем забыл.

Он обошел нас, подобрал мой пистолет, проверил, заряжен ли он, и снял с предохранителя. Рука у него была в крови.

— Спасибо, мудак, что показал дорогу! — сказал он, пнув меня ногой.

Батисти обливался потом.

— Веплер, послушай! — умолял он.

— Ты хуже всех сраных вьетнамцев! Гаже этих дерьмовых арабов. (Держа в руке мой пистолет, он подошел к Батисти. Приставил ствол к виску.) Встань. Хоть ты только жалкая тварь, но умрешь ты стоя.

Батисти поднялся. Этот человек в шортах и в майке — пот ручьями стекал по складкам жира — выглядел гнусно. Да еще этот страх в глазах. Убивать было просто. Умирать оказалось трудно.

Раздался выстрел.

И комната исполнилась треском выстрелов. Батисти рухнул на меня. Я увидел, как Веплер сделал два шага, похожие на скачки. Прозвучал еще выстрел, и Веплер упал, ткнувшись головой в стеклянную дверь в гостиную.

Я весь был залит кровью. Гнилой кровью Батисти. Глаза его были открыты. И смотрели на меня.

— Ма-ню… я… лю… бил… — пролепетал он.

Фонтан крови забрызгал мне лицо. И меня вырвало.

Потом я заметил Оша. И остальных. Всю его бригаду. Затем ко мне подбежала Бабетта. Я оттолкнул труп Батисти. Бабетта опустилась на колени.

— Ты в порядке?

— А Пероль? Я говорил тебе о Пероле.

— Несчастный случай. Они бросились в погоню за машиной. «Мерседесом», который угнали. На прибрежной автостраде, над ремонтным доком, Черутти потерял управление. Они сорвались вниз. Пероль погиб на месте.

— Помоги мне, — попросил я, протянув ей руку.

Я был как оглушенный. Смерть была повсюду. На моих руках. На моих губах. У меня во рту. В моем теле. В моей голове. Я был живой мертвец.

Меня шатало. Бабетта подставила мне плечо. К нам вплотную подошел Ош. Как всегда, держа руки в карманах. Уверенный. Надменный. Сильный.

— Как ты? — спросил он, глядя на меня.

— Как видишь. В полном восторге.

— Ты только мешал, Фабио. Через несколько дней мы взяли бы всех. Ты спутал все карты. И у нас на руках одни трупы.

— Ты знал? О Морване? Все знал?

Он кивнул в знак согласия. Он был очень доволен собой.

— Они без конца делали глупости. В первой виноват твой дружок. Они перегнули палку.

— Ты и про Уго знал? И ничего не предпринимал?

— Надо было идти до конца. Мы готовили облаву века! Аресты по всей Европе.

Он протянул мне сигарету. Я ударил его кулаком в лицо с силой, которую я вынул, наверное, с самого дна темных и сырых могил, где гнили Маню, Уго и Лейла. И истошно закричал.

Потом, как мне кажется, я потерял сознание.

Около полудня меня разбудило острое желание помочиться.

Автоответчик извещал о шести сообщениях. Но мне, действительно, было на все плевать. И я тотчас снова погрузился в самую глухую ночь… Солнце уже заходило, когда я снова всплыл на поверхность. Одиннадцать сооружений тоже вполне могли подождать. На кухне лежала записочка от Онорины. «Не видела, что вы спите. Я поставила рагу в холодильник. Мари-Лу звонила. У нее все хорошо. Она вас целует. Бабетта пригнала вашу машину. Она тоже вас целует». Ниже она приписала: «Скажите, что с вашим телефоном, он сломался или отключен? Я тоже вас целую». И совсем внизу: «Я читала газету».