– Ушел… Даже не попрощался. На сигареты тебе времени хватило, Гришкин, а меня разбудить – нет. Свинья ты… Хотя жалко. И как жить дальше?

Она снова всхлипнула и пошла на кухню, чтобы чем-тосебя занять. Перемыла стопку тарелок в раковине, привычно рассовала в сушилку: одну за одной. Почему-товспомнила, как они познакомились: Иван Степанович был самым веселым парнем тогда, в той компании, в гостях у… А, да не важно. У кого-то из девчонок в общежитии. Танцевали, кажется, да… Играли «Мираж» и Modern Talking. Е махот, е масол.

Да, да, точно! Куда что девалось?

– Эх, Ваня, Ваня… Тридцать лет с тобой псу под жопу. И сам не радовался, и мне не давал. Ни денег, ни хрена… Что вот после тебя осталось? Долги банку, да шкаф с одеждой? И та ношеная вся, только бомжам. Пустой ты человек был…

Она открыла дверь приехавшим врачам, привычно потопавшим, не разуваясь, к покойнику. Потом полицейский. Как-то незаметно приехала Валя, то ли помочь, то ли от скуки.

Приехал человек из похоронного бюро. Скорбный, деловитый, сразу с крестом, как Спаситель. На плече принес и поставил в тамбуре. Запахло свежей сосновой смолой. Потом спец по бальзамированию, вызвали зря – покойный был не стар, его уже увезли на экспертизу, как полагается. Оплатили напрасный вызов. В доме царила та обычная посмертная суета, что и у всех.

Движение без радости, ради отвлечения родных.

Чуть позже доставили гроб. Спасибо, Валя догадалась привезти деньги, которые сейчас активно разлетались по назначению и зря.

Вся эта сутолока длилась почти до вечера: какие-то невнятные соседки ломились в дверь, советуя, где нанять отпевание. Пришла сумасшедшая старушка с третьего этажа, вызвалась завтра читать ночные молитвы над новопреставленным. Люди, люди… В квартире, где месяцами никого, кроме хозяев, не бывало царил проходной двор. В пепельнице Ивана Степановича на балконе прибавилось окурков от разных сигарет.

Последней домой уехала Валя.

Вдова Ивана Степановича присела на диван, суеверно отодвинувшись на край. Повертела в руках пульт и включила телевизор. Надоело смотреть на гору непонятных вещей на столе: бумажные иконки, ленты в руки усопшему, искусственные цветы, кусок тюля в гроб, другая разная нужная дрянь.

Первый, второй, НТВ, Рен ТВ… Везде гримасничали, пели, кричали что-то хорошо оплачиваемые плоские люди. Нет, телевизор сейчас – тоже не то.

Она, тяжело ступая на уставшие за день ноги, пошла в спальню и прилегла. Взяла с тумбочки потрепанную книжку Марининой – когда-то ей нравилось, а теперь перечитывает на ночь, лишь бы отвлечься. С утра забирать тело, везти домой, бабки, молитвы, батюшку, еды купить на поминки, обзвонить знакомых.

Из книжки на пол спланировал свернутый лист бумаги. Странно: она и закладками не пользуется, откуда?

Бросила на постель книжку, развернула лист. Густо исписано мелким почерком Гришкина. Интересное дело…

«Прошу считать данный документ моим духовным завещанием тем, кого это касается. Материальных благ не нажил, оставить после себя не могу, да и некому. Квартира и так жены. Одежду раздайте бездомным.

Хочу покаяться перед Богом, в которого так и не поверил. Да и перед людьми. Мне сейчас не поверят, но я никого и не убеждаю. Прочитаете – и славно.

Мне в девяносто первом году, как раз когда мы с женой с трудом выживали без работы, было видение. На трезвую голову, сразу скажу, пить тогда было не на что. Так вот: явился мне ангел. Как в книжках пишут – весь в белом, за спиной крылья длинные, концы выше головы и вниз до пола. В руке книга. Лицо и правда непонятное, не врут – не поймешь, мужчина или женщина. Андрогин. Голос тоже непонятный, приятный, но то низкий, то почти присвистывает. Волосы длинные, золотые, у нас только парики такие продаются.

– Благую весть я тебе принес, Иван! Избран ты небесами стать писателем великим. Открыть людям глаза на их пороки, к раскаянию и свету повести. Конечно, не за так это все. Даром же ничего не бывает – придется тебе жену бросить, трое детей от разных женщин будет. Наркотики. Умрешь в сорок два, но всемирно известным. Однако, все связано, не избежать этого.

Я стою тогда, помню, как дурак. Глазами хлопаю. Какой из меня писатель? Мне бы денег побольше, да пивка холодного по жаре.

– А можно – не писателем, а? У них жизнь тяжелая. То не печатают, а опубликуют – все говорить начинают, что говно пишешь. Стресс это, уважаемый ангел. Или вы – бери выше – архангел? Я в вас плохо разбираюсь.

Тот стоит улыбается. Глаза светлые, понимающие. Словно насквозь смотрит.

– Ангел. Обычный вестник, людям судьбу показываю. С тобой случай трудный – живешь неправильно. Но поправимо это, хотя… Отказываешься ты?

Неспешное у них мышление, у ангелов. Или просто не слушают толком, что им говорят?

– Да вроде того… Мне бы лучше богатым стать. А на книжках никто на моей памяти не разбогател, кроме Льва Толстого. Так он и так графом был. Можно мне другую судьбу? Без открывания пороков и возвещения истины? Опять же жена устраивает.

Ангел улыбаться перестал. Лицо сделал строгое, открыл свою книгу – а оттуда свет. Словно лампочка внутри спрятана. Полистал. Подумал.

– Ладно… Писателем не желаешь… Зря, кстати. Вот с вариантами негусто у тебя. Жизнь есть обычная жизнь, до пятидесяти можно – и все. Но скучно это и нераскрытие потенциала.

Ангел наставительно поднял указательный палец.

– Да мне – нормально. Деньги-то будут?

– Да не то, чтобы очень. Хотя… На жизнь достаточно, конечно, но без излишеств. Слушай, серьезно ты от судьбы отказываешься великой? Второй Достоевский! Глаголом жечь сердца, души препарировать! Собрание сочинений полное в тридцати томах…

– Спасибо. Зачем оно мне? Я человек тихий.

– Тьфу ты, прости Господи! Ты – человек глупый, как посмотрю я. – Ангел стремительно злился, на красивом бесполом лице нарисовались морщины. Странно выглядело – как трещины на мраморе. – Слава же! В веках, во славу Спасителя. Переводы, гонорары, поклонницы, а?

– Нет. Сколько отмеряно обычной жизни – пусть столько и будет. Так оно и жене лучше.

– Да что ты в нее вцепился, в жену свою? Баба как баба, миллион таких.

– Простите, а вы точно ангел?

Вестник захлопнул книгу так резко, что я испугался. Посмотрел злобно и говорит:

– Я в стране вашей понять ничего не могу! Одни ночами молятся, чтоб им ниспослали свыше талант. Другим даром… Ладно, не совсем даром, но за приемлемую цену – а они в отказ. Пожалеешь ведь!

– Так талантливые, небось, тоже о