Эдам попытался представить, сколько из шести тысяч двухсот студентов Дьюпонта в данный момент занимаются сексом. Представить себе — для него в тот момент означало обрести дар видения сквозь стены, за которыми его взгляд повсюду натыкался на трахающиеся, совокупляющиеся, занимающиеся любовью, имеющие друг друга во всех возможных позах парочки… повсюду: там, в спальне в общежитии Лэпхем — и там, в гостиной Карразерса — и там, на полу в пустой аудитории в корпусе Джайлз — и естественно, повсюду в растущих вокруг корпусов и общежитий кустах, потому что, обуреваемые похотью, все эти парни и девчонки просто не в силах подождать пять-десять минут, чтобы добраться до своих комнат и постелей, — и еще вот там, у черного хода в библиотеку: вероятность того, что их застукают, придавала сексу особый, почти фетишистский шик, против чего некоторые просто не могли устоять, — и вот посреди всего этого бардака стоит он, Эдам Геллин, превосходящий своих однокурсников в столь многих отношениях, и при этом… девственник. Старшекурсник Дьюпонта и при этом все еще девственник. Даже в мыслях он постарался произнести это слово как можно тише. Если бы кто-нибудь узнал об этой трагедии его жизни, Эдам, наверное, покончил бы с собой. О таком позоре не должен был знать никто. У него у самого с трудом укладывалось в голове, как такое возможно: весь кампус пропитан похотью и сексуальной страстью, все вокруг только и делают, что трахаются, как собаки в парке, а он все остается девственником. При первой же возможности — в конце второго курса — он съехал из общежития колледжа Карразерс, чтобы больше не позориться перед соседями по комнате и коридору. Он предпочел нормальной студенческой жизни грязную обшарпанную каморку, почему-то гордо именовавшуюся квартирой, в ближайшем к университету городском квартале. В свое время две спальни на первом этаже небольшого дома девятнадцатого века были разгорожены на четыре пенальчика, названы квартирами и с тех пор сдавались внаем. При этом все жильцы пользовались общей ванной в глубине холла. Эдам совершил этот обмен шила на мыло лишь для того, чтобы избежать становившихся несколько навязчивыми вопросов однокурсников, которые стали подозревать, что он, Эдам, какой-то… как бы сказать… не такой, как все. Его даже начали сторониться, как переносчика редкой болезни — пусть и не опасной для них, получивших своевременную прививку. Болезнь эта называлась девственностью, и то, что творилось с Эдамом, несомненно, представляло собой наиболее тяжелый, запущенный случай. Самое страшное, что чем дальше откладывалось оперативное вмешательство для излечения, тем сложнее было приступить к лечению. Порочный круг на глазах замыкался. Эдам прекрасно понимал, что он не просто задержался, а едва ли не навсегда опоздал со вступлением во взрослую жизнь. Он ведь ничего не понимает в том, как все это делается… у него ведь, случись что, ничего не получится — он это чувствовал, — все, что может пойти не так, у него пойдет непросто не так, а как нельзя хуже: импотенция на нервной почве, преждевременное семяизвержение — все это произойдет в самый ответственный момент… А как удержаться и остановиться перед этим… ну, как его… а ведь еще презерватив как-то надеть нужно — да так, чтобы девушку не обидеть… интересно, что в таких случаях делать полагается? Непринужденно шутить? А вдруг он кончит, едва успев достать эту резиновую штуковину и прикоснуться ею к головке члена?..

Вот блин, не везет так не везет. Компьютерный зал в каталожном отделе был набит под завязку. Здесь в полукруглом помещении выстроилось в виде подковы около двадцати компьютеров. Их мониторы закрыли собой резные готические панели. Эдаму срочно требовалось разыскать кое-какую литературу по британской и американской истории, и именно сейчас, когда у него совершенно не было времени ждать, все эти мерцающие потусторонним светом ящики, вся эта электроника двадцать первого века, заслонившая стилизованную под четырнадцатый век роскошную деревянную резьбу, была занята. Нет, минутку… вон там, в дальнем углу. Точно, один из последних в ряду компьютеров явно свободен. По крайней мере, перед экраном не маячила ничья голова Эдам быстрым шагом направился туда Он готов был ринуться к своей цели бегом, если бы не боялся показаться смешным. Ему осталось преодолеть всего пятнадцать футов, как вдруг — твою мать! — откуда-то сбоку ему наперерез шагнула девушка с длинными каштановыми волосами, больше похожая на подростка и остановилась прямо перед этим экраном.

Внутри Эдама что-то перевернулось. Он понял, что не может, просто не имеет права позволить своему сговорчивому, склонному играть по всем правилам «я» взять верх в этой ситуации. Нет, только не сегодня. И потом, девчонка такая молодая, явно первокурсница. Если он не полный кретин и хоть как-то разбирается в людях, она не должна быть слишком настырной и скорее уступит в спорном вопросе, лишь бы избежать конфликта. Решительно настроенный Эдам прошел мимо склонившихся над клавиатурами студентов, чьи лица в свете мониторов казались почти мертвенно-бледными, и, оказавшись рядом с девушкой, которая уже уселась за стол, сказал:

— Извини, пожалуйста, но я как раз собрался здесь поработать, — для большей убедительности он махнул рукой в сторону монитора — а откуда ты взялась, ума не приложу. В общем, в хочу сказать, что мне позарез нужно покопаться в каталогах. — Эдам старался говорить как можно более сурово. — Мне завтра утром реферат сдавать. Уступишь мне местечко ненадолго? Правда очень нужно. Что скажешь? Не возражаешь?

Стоя рядом с девушкой, Эдам старался сохранить строгое выражение лица и следил за собой, чтобы вдруг не улыбнуться. Девушка с легкой тревогой в глазах посмотрела на него снизу вверх. Она помолчала, рассматривая его лицо, а потом не без труда, немного испуганным тихим голосом проговорила:

— Нет.

— Отлично! Спасибо! Молодец! Всегда ценил взаимопомощь, — радостно выпалил Эдам, на лице которого тотчас же расплылась улыбка.

Девушка еще миг помедлила, а потом так же тихо проговорила:

— Нет не в том смысле, что я не возражаю, а в том, что я тебя не пущу.

Она сидела неподвижно, не меняя выражения лица. Эдам понял, что в этой импровизированной игре в гляделки первокурсница явно одержит верх. Взгляд больших голубых глаз был устремлен прямо на него. Девушка была непреклонна.

Сдаваться пришлось ему. На Эдама вдруг нахлынули эмоции. Во-первых ему, против ожидания, пришелся по душе ее чуть заметный протяжный акцент. Почему-то это напомнило парню старые фильмы о том, как в южных штатах расовые конфликты перерастают в дружеские межрасовые отношения и в финале все хором поют какую-нибудь пафосную песню. Девушка оказалась вовсе не такой безвольной и пугливой, как он подумал поначалу. Более того, при ближайшем рассмотрении она выглядела неожиданно красивой, причем красота ее разительно отличалась от внешности дьюпонтских девчонок, которые считали вульгарность и демонстративную доступность самыми большими достоинствами и полагали главным в жизни умение клеить парней, цеплять их на крючок и держать на коротком поводке. Нет, эта девушка была совсем другая. Ее красота была чистой, открытой и — Эдам не побоялся бы этого слова — непорочной. Изящная тонкая шея, большие выразительные глаза, никакой косметики, никаких украшений, никакой губной помады — да и зачем ей? Эти губы и так красивы, правильно очерчены, и они… так манят к себе! Невинность… пожалуй, только этим рискованным в наше время словом Эдам мог бы описать впечатление, которое произвела на него эта незнакомка Но при всей своей невинности девушка умеет за себя постоять и не отступит ни на дюйм.