Сбежались европейцы. Юноша, родной племянник Виллиго, который любил его, как сына, находился при последнем издыхании. Он мог только прошептать «дундаруп» и испустил дух.

Черный Орел, не знавший слез, зарыдал, как ребенок.

А вдали вторично раздался крик пагу. Дундарупы, не смея напасть на вождя, предательски убили его сына, который даже не был еще воином. И теперь они торжествовали свою бесчестную победу.

Винтовки европейцев долго стреляли наудачу в темноту. Но выстрелы пропали даром. Дундарупов не было, они сделали свое дело и скрылись.

Не долго плакал Черный Орел. Он ведь был вождем. Зачерпнув воды из реки, он благоговейно омыл рану племянника и все его тело, а потом положил труп на ложе из сухих листьев и ветвей, шепча таинственные заклинания. Затем он выпрямился и обратился к канадцу:

— Брат мой Тидана, стереги труп моего сына от нечистых птиц, я скоро вернусь!

— Куда же ты идешь?

— Отомстить!

С этим словом Черный Орел крепко пожал другу руку и скрылся в темноте.

— Но ведь его убьют! — заметил Оливье Дику.

— Не беспокойтесь, граф. Дундарупы его боятся и разбегутся, как только завидят его. Поверьте мне, Черный Орел устроит своему племяннику кровавые поминки. Я второй раз вижу его плачущим с тех пор, как познакомился с ним. То было двенадцать лет назад. Вождь тогда только что женился на молоденькой девушке из своего племени и по туземному обычаю удалился с молодой женой в уединенную хижину из ветвей, вдали от деревни. Уйдя однажды на охоту, Виллиго по возвращении не нашел ни хижины, ни жены. От хижины остались одни курящиеся обломки, возле которых лежал труп новобрачной. Тогда-то он и плакал в первый раз… Он поклялся в смертельной вражде к дундарупам и сдержал свое слово… С тех пор навсегда исчез мир между дундарупами и нагарнуками. Последние вышли из борьбы победителями, и дундарупы как самостоятельное племя, собственно говоря, не существую. Жалкие остатки их вошли в состав других племен, главным образом нирбоа и нготаков.

— То-то он ненавидит их так сильно! — сказал Оливье. — Теперь я его вполне понимаю.

— Вместе с тем он ненавидит и лесовиков. Встретив незнакомого ему европейца, он непременно убивает его. Он лелеет одну несбыточную мечту. Считая лесовиков врагами всякого порядка и источниками всяких бедствий, он мечтает в один прекрасный день собрать их разом человек двести или триста и всех истребить. Надо вам сказать, что в убийстве жены замешаны не только дундарупы, но и лесовики. Это достоверно известно.

— Вообще, Дик, для меня ваш друг загадка. Он ходит какой-то мрачный, задумчивый, вид у него какой-то таинственный. Право, он что-то замышляет.

— Очень может быть, но будьте уверены, что он не замышляет ничего вредного для нас. Ни в его честности, ни в его преданности не может быть никакого сомнения. За это я ручаюсь вам, граф!

— О, я верю и вам, и ему! — сказал Оливье, пожимая руку канадца, который молча ответил графу рукопожатием.

Так разговаривали друзья, сидя на траве возле мертвого тела юноши и держа наготове свои винтовки. Ночь была тихая, только монотонный ропот волн Лебяжьей реки, протекавшей поблизости, да изредка крик ночной птицы нарушали глубокую тишину. Крутом летали отвратительные вампиры, почуявшие запах свежей крови, и иногда задевали своими шерстистыми крыльями лица бодрствующих. Некоторые из этих рукокрылых простирали свою дерзость до того, что даже садились на труп, но канадец всякий раз сгонял их дулом винтовки. Эти поганые животные представляют собой настоящую язву австралийских лесов и обладают таким тонким обаянием, что за целую милю слышат запах даже маленького мертвого животного. Иногда, побуждаемые голодом, они нападают и на живых. Горе путнику, прельстившемуся в лесу мягкой травкой, которая как бы манит отдохнуть на ней. Он ложится спать на душистое ложе, забыв о вампирах. Вот он засыпает, глаза его слипаются, видит сквозь сон, что над ним начинают носиться противные гадины, издающие странный одуряющий запах. Путник хочет встать, но не может: этот запах парализует его. Им овладевает летаргическое состояние: он все видит, все чувствует, но не может шевельнуть пальцем. Сильный запах мускуса ударяет ему в голову; животное опускается и садится на него. Несчастный чувствует на себе влажное, холодное, липкое тело. Он содрогается от ужаса, но не может стряхнуть с себя гадину. Затем он чувствует укус за ухом, вампир прокусывает сонную артерию и, распустив трепещущие крылья, начинает жадно сосать теплую кровь.

С восходом солнца той же дорогой случается проходить иногда другому путнику, и тогда он видит своего лежащего мертвого собрата, а около него насосавшегося вампира, всего в крови и тоже мертвого от объедения или, правильнее, от перепоя.

Весь остаток ночи канадец Дик и Лоран только и делали, что отгоняли вампиров от мертвого тела Менуали.

Когда проснулись Кэрби и Джильпинг, то чрезвычайно удивились, узнав о ночном происшествии. Они так крепко спали, что ни слышали ровно ничего. Джильпинг от души пожалел бедного юношу и даже взялся было за Библию, чтобы прочитать псалом, но Дик убедил его не делать этого.

— Я знаю, мистер Джильпинг, — сказал он, — что у вас самые лучшие намерения, но ведь вас уже приняли раз за колдуна. Если подойдет Виллиго и увидит вас с книгой, он подумает, что вы произносите какие-нибудь заклинания. Это рассердит его, и тогда я не ручаюсь за последствия.

День прошел благополучно. Под вечер небо заволокли тучи, и вдали стал погромыхивать гром. Стояла страшная духота, как всегда бывает перед природным электрическим разрядом.

Черный Орел все еще не подавал признаков жизни. Оливье начал беспокоиться.

— Что это он не идет? — заметил он с тревогой. — Уж не случилось ли с ним беды?

Почти сейчас же вслед за его словами вдали послышался крик «скваттер-клока», птицы, похожей на сороку и прозванной Так (часы скваттера) за то, что она кричит всегда перед наступлением утра или вечера.

— Вот и он! — заметил Дик своему другу.

— Как он похоже кричит! — отвечал Оливье. — Я бы так и подумал, что это сорока.

— О, туземцы на этот счет мастера. Они так хорошо умеют подражать всяким животным, что просто не отличишь. И заметьте: каждый крик имеет у них свое значение. Да вот вам: Виллиго крикнул два раза. Подождите еще немного, и будет третий крик.

Действительно, третий крик не заставил себя ждать.

— Три раза, стало быть, — продолжал Дик. — Первый крик означал, что я должен обратить внимание; второй значил: «Это я»; третий: «Крутом все благополучно». Если бы крик послышался только два раза, то это значило бы, что враг недалеко; если бы только один раз, то это уже была бы тревога, то есть «враги здесь, вооружайтесь».

— Все это очень остроумно, но разве враги не могут узнать значение этих сигналов?

— Да, но во время войны они постоянно меняются, как у нас пароль. Наконец, используются крики разных животных и с разными интонациями, так что враг, если пожелает руководствоваться этими сигналами, в конце концов только спутается.