Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как хотите?
– Несерьезный ответ. Очевидно, тот наш предыдущий разговор был напрасен, – говорю я благодушно. – Что ж, не будем повторяться. Ты свободна. Можешь идти.
Хмельникова лишь удивленно хлопает ресницами.
– Иди! – говорю ей громче и требовательнее.
Но воспитанница продолжает сидеть, словно закаменев. Мне начинает казаться, что она даже дышать перестала, только губы дрожат, и краска постепенно приливает к лицу.
– Иди!!! – Я уже почти кричу, а у Хмельниковой по щеке скатывается первая слезинка.
Что это? Слезы обиды, беспомощности, злости или – пробуждения, очищения?..
Я прибегаю к испытанному приему: навожу порядок на столе. Делая вид, что колонистка мне совершенно безразлична, не спеша складываю ручки, поправляю письма в стопке, делаю несколько записей в рабочем блокноте. Краем глаза продолжаю наблюдать за Хмельниковой, замечаю, как налет фальшивой отпетости постепенно сходит с ее лица. Наконец ей надоедает игра в молчанку. Тонкие губы вытягиваются в жалкую улыбку.
– Можно у вас спросить?
– Да, можно, – киваю, не отрываясь от начатого занятия.
– Скажите, – робко начинает Хмельникова, – вы свою жену любите?
Этот вопрос застает меня врасплох. Игра кончилась. Я уже не навожу порядок на столе – смотрю на нее ошарашенно. И разражаюсь неожиданно для себя целым потоком слов.
– Люблю. Очень. И хочется мне быть сейчас там, дома, рядом с ней. Сыну моему через полгода в школу, с ним нужно читать. Да и в саду, в огороде много работы. Трудно им без меня...
– Божечки, как красиво звучит! – шепчет Хмельникова. – Неужто вы не измените жене никогда?
Можно, конечно, и не отвечать, только я уже завелся, мне давно нужна была разрядка, наступил, очевидно, подходящий момент выплеснуться.
– Мне, Оксана, никто другой не нужен. Я, разумеется, несовременный, даю повод поиронизировать, позубоскалить о своем пуританстве в мужской компании, но мне действительно никто не нужен, так же как не нужны человеку, скажем, две матери. Люда моя – она ведь не только жена мне, она мать моего сына. Ты понимаешь – мама...
У Хмельниковой мама умерла – она темнеет лицом. И вдруг задорно улыбается.
– Что вы так откровенны со мной? Божечки, это ж так в учебнике педагогики написано? Воспитываете, да?
– При чем здесь учебник? Я всегда ненавидел учителей, для которых учебник – догма, которые в школе одни, а вне школы – прямая противоположность. Вне школы они много проще, честнее, человечнее.
Откинув назад голову, колонистка со злостью проговорила:
– Я тоже таких ненавижу. От них нет пользы – только вред. И плевать мне на их честность и человечность, которой не хватает для учеников.
Смотрю на Хмельникову и думаю: кто же она? Озорная девчушка, избравшая сознательно жизнь, полную душещипательных авантюр? Или опасная преступница, сознательно идущая на нелады с законом? Определить это сразу невозможно, и мы долго говорим с ней о смысле жизни, любви, прошлом и будущем Оксаны. Мне, кажется, удается убедить воспитанницу в том, что есть смысл и в ее жизни, придет к ней любовь, а будущее ее не может быть таким же, как прошлое, ибо прошлое Хмельниковой можно сравнить разве что...
– Ты не обижайся, Оксана, – говорю ей прямо,– только эта твоя красивая жизнь как мазут. Мазут, знаешь, по чистой воде тоже красиво растекается – живая радуга, залюбуешься, а на вкус попробуешь... Неужто не нахлебалась вдосталь?..
Хмельникова, опустив глаза, молчала, даже не пыталась возражать, спорить со мной. И я уже не узнавал в ней ту колонистку, которой она была еще несколько часов назад.
Есть такая поговорка: мир женщины – ее дом, а дом мужчины – весь мир. У какой-то части подростков дома по сути нет. Школа, к сожалению, не стала для таких вторым домом. И там не нашли они понимания, доброты, участливого отношения к своим душевным терзаниям. Девочки, становясь «бездомными», оказываются в более незавидном положении, чем ребята. В компании таких же «бездомных» сверстников или взрослых парней им предназначается известная роль, с исполнения которой в 93% случаев начинается крутая дорога вниз – с первой остановкой, как правило, в охраняемом милицией вендиспансере или следственном изоляторе. Колония в сравнении с изолятором – дом для осужденных, место их постоянного жилья и работы. Томская ВТК в силу целого ряда причин для Хмельниковой домом не стала. В порыве сострадания к этому одинокому, вырванному обстоятельствами судьбы из детства подростку у меня слетает с языка:
– Хочешь, Оксана, буду твоим братом?
Ока отшатывается, часто моргает.
– Вы... шутите? При Хозяйке сможете это повторить?
– Повторю.
Трудно передать меняющуюся гамму различных чувств, которые выражали глаза колонистки: удивление, непонимание, восторг, неверие.
Признаюсь, были позже моменты, когда я обзывал себя мальчишкой и даже определениями похлеще. Но никогда не жалел о сказанном. Ведь уставшая скользить по наклонной Хмельникова именно в тот час вдруг остановилась, оглянулась – и покатились по ее щекам слезы горохом. Начался и для нее процесс очищения, который психологи называют катарсисом.
12
На итоговом педсовете у меня постепенно вырастают крылья. Внимательно следя за разбором работы классных руководителей и воспитателей отделений, я, естественно, сравниваю. И эти сравнения – в мою пользу. По успеваемости наше с Надеждой Викторовной отделение вышло на второе место в колонии, по дисциплине – на первое. У нас изжито само понятие «отрицательные», что, если верить старым работникам, серьезное достижение. Омрачал, правда, картину всеобщего благоденствия недавний эпизод с Гуковой – активисты, «ставя диагноз», перестарались, и врач обнаружила следы побоев. Но и это уже позади: психиатрическая комиссия признала Светлану невменяемой, и ее отправили на Игрень – в крупную психо-неврологическую клинику Днепропетровска. Каждый день в колонии настолько насыщен событиями, что и это вскоре начали забывать. Директор школы, когда подошла наша с лейтенантом Зарей очередь, о Гуковой даже не вспомнила. А вот перерождение Хмельниковой отметила.
– Расскажите нам, как в столь короткий срок вам удалось наставить ее на путь истинный? – предложила.
– Воспитатель Надежда Викторовна постаралась, – отвечаю, кивая в сторону Зари.
– Я спрашивала уже Зарю, – говорит Фаина Семеновна. – Она сказала, что Хмельникова – ваша работа... Ну, не скромничайте, поделитесь опытом, расскажите, как из закоренелой бандитки и нарушительницы режима