Золотинка хорошо видела спутников: сведенные тоской лица, случайные положения рук и ног. Лица их были серы, и все, что охватывал взор на многие версты вокруг, тоже не имело цвета.

В голове быстро прояснилось, боль отпускала, как это всегда бывало при волшебстве, уходила почти внезапно, отчего Золотинка испытывала телесное наслаждение и подъем.

— Не знаю, что у вам там за горе, но что терять время? — сказала Золотинка. — Поднимайте парус. Кто там на топенанте? Слышь? И оставь нож, зачем он тебе сейчас? Бери снасть. И потравите шкот.

Бородач, в полной кромешной тьме прятавший нож под мешком, расслабленно его выпустил и повиновался. Они завозились в лодке, как слепые, путаясь и наталкиваясь друг на друга.

С мокрым хлопком расправился парус, лодка вздрогнула, заворачиваясь к ветру и кренясь, ходко пошла вперед; низкая, но крутая волна часто захлюпала в нос. Золотинке сразу пришлось налечь на румпель, лодка рыскала, плохо слушаясь руля. Это происходило потому, что мужики сбились на нос и перегрузили переднюю часть судна.

— Пересядьте к корме, за мачту, пересядьте все, — велела Золотинка. — Мне трудно держать румпель, мы все время рыщем к ветру.

Но они не двигались.

— Ну, сядьте поближе, — снова попросила Золотинка. — Приходится все время работать рулем. Чего вы там сбились? Прошу вас. Здесь полно места, устраивайтесь на кулях и спите хоть до утра.

— Спать мы не будем, — твердо возразил бородач. Они не видели Золотинку, хоть и глядели в ее сторону. Они не видели берегов и вообще не понимали, что происходит, куда лодка несется, — жуткое, наверное, было чувство.

— Ну и ладно, не хотите спать — не надо, мне же веселее. Расскажите что-нибудь хорошее, — сказала Золотинка миролюбиво.

— Хорошее? — грудным взлетающим голосом переспросил толстяк. И больше ни слова.

— Я вас не съем, — сказала Золотинка. И сразу почувствовала как двусмысленно и неладно это звучит. В непроницаемой тьме, на пронизывающем ветру… в накренившейся, быстро бегущей лодке. Ад кромешный и преисподняя.

Прошла еще малая доля часа и Золотинка сказала:

— Если вы не хотите пересесть, пусть кто-нибудь другой садится на руль, я не могу удержать лодку.

— Мы пересядем, — неожиданно согласился бородатый.

Они поползли по вещам, не вставая, и здесь, почти у ног Золотинка уселись, отчего лодка сразу же увалила под ветер.

— Спите, — сказала Золотинка, — все будет хорошо. Ничего не бойтесь.

Не имея возможности даже переглянуться — такая стояла темень, они чувствовали себя, должно быть, ужасно одиноко, каждый сам по себе, и потому не могли решится на противодействие. Все они трусили и притворились спящими.

Золотинка закуталась в чужой плащ и почти не мерзла. Боль в голове прошла, и конечно же, чудесное избавление нужно было поставить в связь с волшебным прозрением, это понятно. Но и самые муки ведь, о которых жутко было и вспоминать, тоже возникли не без причины, думать об этом, однако, не хотелось. Не хотелось и объясняться с купцами, раз уж они молчали, не доверяя Золотинке ни в едином слове.

Суденышко легко повиновалась, сохраняя достаточно рыскливости, чтобы менять галсы, и Золотинка ночь напролет сидела на руле, не испытывая усталости. Хорошая была ночь, быстро летящая и покойная. Резво накренившись, вздрагивая под ударами ветра, лодка стремительно резала волну и каждый час можно было скинуть со счета десять-двенадцать верст. Мысли Золотинки тоже неслись к столице. Ночь состояла из повторяющихся мечтаний. Иногда Золотинка вежливо поталкивала ногой бородатого, чтобы он помог ей управиться со шкотом и снова оставалась одна, возвращаясь к мечтаниям, в которых бродил Юлий, то ли лишенный престола, то ли наоборот прочно на нем утвердившийся. А Золотинка снова и снова с ним мирилась, не удовлетворяясь прежними примирениями. Она заставляла его терзаться, раскаиваться и прозревать, уходить и возвращаться, догадываться и опять недоумевать. Она не давала ему покоя, она гоняла его взад-вперед, потому что и сама не могла спать… Ночь состояла из налитого бледным холодом паруса, из переменчивого однообразия берегов. Из такого уютного, домашнего похрапывания толстяка, который давно утратил бдительность, вопреки щипкам и толчкам своих недремлющих товарищей; те и сами-то, впрочем, только-только перемогались… Бесконечная и короткая в своем беспамятстве ночь.

Тучи разошлись, луна разбудила путешественников перед рассветом — один зашевелился и очнулись все сразу. Они усаживались, настороженно оглядываясь, и шепотом уверяли друг друга, что ничуточки, ни мгновения не спали, — а уже луна. Это походило на волшебство.

— То ли еще будет! Что там луна, скоро и солнце взойдет! — заметила Золотинка. Ей хотелось сказать им что-нибудь ободряющее.

— Что ж, солнце и для нас встанет, — загадочно отозвался бородатый.

Пора было, верно, и объясниться. Золотинка чувствовала вину, что оставила их в недоумении, не озаботившись развеять чужие страхи, но опять отложила разговоры на потом. Не хотелось оправдываться и опять, может быть, лукавить, не имея возможности рассказать все. При свете дня многое и само станет на место — без лишних слов. Спутники Золотинки сами преодолеют страх, когда трудно уж будет сомневаться, что они живы, и что Золотинка жива, а птицы поют и солнце совершает свой обычный путь.

К тому же навалилась усталость, под утро снова отяжелела голова. С нарастающим беспокойством Золотинка прислушивалась к ощущениям тела. Чудесный взор ее мутнел, требовалось усилие, чтобы достать взглядом дно реки. Хуже как будто не становилось, но и это тревожное состояние не назовешь покоем.

Ветер заметно стих, очистившееся небо светлело, за левым плечом стояла луна в последней четверти — не требовалось никакого волшебства, чтобы различить очертания прибрежных возвышенностей, да и реку можно было видеть на сотни саженей вперед. Путешественники осматривались и шептались тайком от Золотинки, пытаясь опознать местность.

Когда рассвет обозначил купы деревьев и камни, по правому берегу Белой открылся город. Можно было различить беловатую черту частокола, который опоясывал пологий склон холма, тесное скопление островерхих домиков на плоской его вершине… А внизу, ниже города по реке проступала гряда барханов, каких-то лысых с острыми гранями гор — все это совсем уж не поддавалось опознанию и ни на что не походило.

— Что такое? — спросила она спутников, которые и сами всматривались, обмениваясь тихими мало что объяснявшими замечаниями.

Спутники таились, отвечая скупо и неопределенно. Неладно было со спутниками, неладно было и с городом… И вдруг, как прорезало, Золотинка увидела, что песчаные барханы — это парусиновые навесы, которые покрывали стоявшие у берега суда! Сквозь горбатые шатры, едва не мокнувшие в воде полами, торчали тонкие и голые при опущенных реях мачты. Тесно составленные ладьи и насады занимали с некоторыми промежутками пространство на полверсты.

Что же это, княжеский караван?.. А те дома по плоским вершинам взгорий это ведь походные палатки — целый город!