– Ты должна научиться беречь свои вещи, Сэйнн. Мы не сможем покупать тебе новый велосипед каждую неделю, поэтому следи за ним – всегда замыкай, а перед тем как ехать, закрепляй замок. Никогда не оставляй его в корзине или на руле – так он может выпасть или его могут украсть.

Когда он в третий раз долго и обстоятельно демонстрировал мне, как обращаться с замком, мне захотелось накинуть эту цепь на его толстую красную шею, замотать потуже и соединить концы защелки, а ключ выбросить. Но я заметила, что соседка вышла на порог и смотрит на нас, поэтому просто кивнула.

Отец не переставал сетовать на то, как быстро мои вещи ломаются и изнашиваются. В моей комнате часто перегорали лампочки, даже энергосберегающие, останавливались часы, а новая одежда буквально превращалась в клочья за пару недель. Вещи будто чувствовали мою тяжелую, деструктивную энергию. Отец не уставал напоминать мне о том, как дорого я обхожусь семье, включая воду для душа, который я любила принимать, и электричество для лампы, при которой я читала до поздней ночи.

– Составь список, сколько я тебе должна, – сказала я ему однажды, после того как он наорал на меня за сломанный карандаш. – Я отдам тебе деньги, как только начну работать.

Он только фыркнул и ушел в свою мастерскую, и я тоже ушла, хлопнув дверью погромче – я знала, что он услышит и его это разозлит. А через два месяца его не стало. Когда я поняла, что случилось, то первое, о чем подумала, – хотя бы за электричество мы в расчете.

Теперь мать вряд ли заметит, что на связке нет одного ключа – от гаража. Хотя я пообещала ей покинуть этот дом навсегда, в этот, последний раз я не спешу уходить. Я стою напротив дома под старой липой, в темноте, пронизанной дождем, и терпеливо жду. Наконец все окна с этой стороны дома гаснут – значит, мать ушла в спальню или ванную. Тогда, стараясь держаться в тени деревьев, я пробираюсь к гаражу и после недолгой возни открываю его. Я помню, как поднять старые ворота, чтобы их не заклинило, – у отца это редко выходило, он смешно ругался при нас, детях, заменяя нецензурную брань обычными словами, и бежал в свою мастерскую за масленкой.

Велосипед все так же висит на дальней стене. Черная краска с рамы местами облезла, руль и педали покрылись ржавчиной и тускло блестят в свете фонарика на смартфоне, но сомнений нет – это тот самый велик. Мать сохранила его, и, судя по состоянию, велосипедом не пользовались уже много лет.

Замок, уже совершенно ржавый, все так же намотан под сиденьем, винил потрескался, обнажив крепкую цепь. Ключ был только у отца, и после того, как его связку покорежило от высокого разряда, скорее всего, замок не открывали. Велосипед простоял тогда в узком проходе между домами почти неделю, прежде чем его заметил кто-то из соседей и завел во двор. Каким-то образом за все это время велик не угнали – все-таки городок у нас маленький, новости разносятся быстро, и вряд ли кто-то хотел тогда приближаться к нашему дому. Но, если отец действительно собрался уезжать, а потом что-то забыл и вернулся к дому, он бы обязательно замкнул свой велосипед. Или он просто не успел это сделать, когда кинулся спасать Ливня? Но, стоя в этом проходе, он бы его не увидел, для этого ему пришлось бы вернуться во двор, а значит, оставить свой драгоценный велик без присмотра.

Я закрываю гараж и бросаю ключ в сточную канаву, он звякает, исчезая в темноте. И ухожу не оглядываясь. Дождь усиливается, превращаясь в потоки, я иду сквозь него, сквозь холодную черноту в желтых полосах уличных фонарей, как сквозь ясный день, – тьма, что клубится в моем сердце, намного чернее той, что вокруг.

Уже на вокзале я пишу Ливню: «Ты дома?» – и он отвечает через пару секунд: «Приезжай».

Текущая версия статьи не проверялась опытными участниками. Проверки требуют 27 правок.

«…Риккардо дель Оро с юности вращался в криминальных и оккультных кругах и, по словам знакомых, считался одиноким волком. У него было много поклонников и большая сеть связей, но не было ни близких друзей, ни постоянной девушки, ни напарника. Он не раз привлекал к себе внимание полиции и дважды представал перед судом – один раз за изнасилование, а второй – за кражу редкой коллекции гравюр, но в обоих случаях обвинение сняли, не собрав достаточно доказательств…

…Родители Риккардо погибли в автокатастрофе, когда ему было девять лет. До двенадцати он жил в приюте для детей с проблемами социальной адаптации, спонсируемом организацией «Рассвет», и считался одним из самых трудных подопечных. Потом его нашли и забрали к себе дальние родственники (источник не указан 236 дней), и о последующих годах его жизни, вплоть до самого преступления, практически нет достоверных сведений…

…Мотивы, которые привели к массовому убийству, до сих пор до конца не выяснены. Следствие рассматривало версию, что Риккардо так отомстил за годы, проведенные в приюте, где, по некоторым сведениям (источник не указан 372 дня), постоянно терпел издевательства и насмешки как со стороны других детей, так и со стороны персонала. Также двое его знакомых, пожелавших скрыть свои имена (источник не указан 465 дней), сообщили полиции, что Риккардо незадолго до трагедии упомянул, что готовится к важному экзамену, и видели у него кольцо с черным бриллиантом, которое он назвал самым дорогим подарком в своей жизни, судя по всему, имея в виду не цену изделия, а что-то еще. В связи с этим одна из версий случившегося – что он совершил преступление как часть инициации в члены некого темного культа…»

Пока поезд везет меня в Гронинген, я листаю Википедию и снова вспоминаю мужчину из кафе. Мог ли он тоже приходиться мне родственником? Дедом? Нет, слишком молод, даже с учетом того, что дискорды часто выглядят моложе своего возраста. Кем бы он ни был, он был звартхартом, как и Риккардо. И он знал, кто я, он искал меня и нашел, но вместо того, чтобы обратить меня в свою веру, он дал мне ключ и позволил спокойно уйти. Потому что знал: я и так никуда не денусь. Тонкий расчет, и теперь я следовала ему, следовала чужому плану, двигаясь, как заводная кукла в часах, по дорожке, заданной мастером. Но кто мастер? Кто ведет эту игру?

Я просматриваю еще несколько статей из списка источников – ссылки на прессу, освещавшую события после теракта, но там практически нет новой информации. Потом убираю телефон в карман, откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. До Гронингена остается всего несколько минут. Вагон почти пустой, по ногам тянет сквозняком, где-то плачет ребенок, и размеренный голос из динамиков вежливо напоминает, чтобы при выходе не забыли просканировать чип-карту… Сквозь шум я не слышу, а скорее чувствую, как кто-то опускается на сиденье рядом со мной. Воздух приходит в движение, мягкая обивка прогибается под тяжестью другого тела, и меня окутывает острый, терпкий аромат – дождя, мокрой ткани… и еще чего-то горючего, опасного и такого, чего в вагоне не должно быть.

Я открываю глаза, но рядом никого нет. Только столик возле моего сиденья откинут – а я точно помнила, что не пользовалась им, и на серой пластиковой поверхности лежит кольцо. Платина обрамляет черный бриллиант сложным изящным узором, похожим на невесомое кружево, и грани глубоко черного камня не отражают свет – они его поглощают, и кажется, что с каждой секундой в вагоне становится темнее.