Я не могу додумать эту мысль до конца. Мои нервы трепещут. Радость уже наполнилась неведомым страхом. Мое «Свидетельство» в опасности из-за скорого прибытия Кастора{121}. Я хочу пообещать себе, что буду, по возможности ежедневно, описывать, пусть и в немногих словах, новую жизнь, которая у меня начнется. — А сейчас я выпью два или три стакана бургундского вина, чтобы приглушить будоражаще-радостное предчувствие приятной усталостью. Ведь каждый из ближайших часов может ошарашить меня нежданным.

* * *

Сейчас глубокая ночь. Я смертельно устал. Но пока хочу бодрствовать. Кастор приехал. Больше того: я уже знаю, что он не Кастор. Он чужак. Завтра я попрошу у него объяснений. Как бы то ни было, он человек, замещающий Кастора. Посланец. Домочадец директора Дюменегульда де Рошмона. — Был полдень. Я вышел из комнаты и по коридору направился к конюшне. Увидел эту стоящую в дверях фигуру. Я так испугался, что у меня подкосились ноги. Мертвец. Мумия. Неподвижный белый человек{122}. Он шевельнулся через какое-то время. Пошел прямо на меня. Протянул мне руку в белой перчатке. — Даже по прошествии часа его руки все еще оставались в перчатках. — Он представился: «Кастор». Я испытывал безграничный стыд, потому что дрожал всем телом. Но он воспринял это как нечто самоочевидное — что я настолько ошеломлен. Я провел его в гостиную, предложил сесть. Он сказал, что устал; огляделся в комнате, заметил сундук, в котором погребен Тутайн, подошел к нему и во весь рост на нем растянулся. Затем прикрыл глаза и добавил: «Мой чемодан все еще стоит перед дверью». — Я истолковал это замечание как требование занести багаж в дом и вышел во двор. Перед крыльцом, прикрытый темно-коричневым летним плащом фирмы «Берберри»{123}, стоял чемодан. Изготовленный из желтой бычьей кожи; одна из сторон собрана в складки, как воздуходувный мех, так что внутреннее пространство по желанию можно увеличить. Широкие ремни с тяжелыми пряжками стягивали эту выпирающую бесформенную гармонику. Чемодан оказался таким тяжелым, что я, пока нес его, с трудом сохранял прямую осанку; ручки больно впивались в ладони.

— Как вы его дотащили? — спросил я Кастора, когда наконец поставил чемодан на пол в гостиной.

— В том-то и дело, — ответил тот, не размыкая веки. — Мне пришлось тащить его от самой гавани.

— Какая глупость! — вырвалось у меня. — Вы, наверное, совсем выбились из сил.

Он не ответил. Он, казалось, спал. Я только теперь внимательно его рассмотрел. Он лежал на ящике и был похож на мертвеца. Как Тутайн в гробу, так он лежал на крышке гроба. Волосы — каштановые и густые, как у Тутайна. Лицо нераспознаваемо: покрыто толстым слоем белой пудры или театрального грима. Ресницы позолочены, брови и губы небрежно подкрашены зеленым. Руки, в белых перчатках, не разглядеть. Ступни торчат строго перпендикулярно к желтоватым брючинам: светло-красные остроносые ботинки будто налеты не на ноги, а на деревяшки{124}. Человек без возраста… Сходство с мумией было настолько разительным, что меня начало трясти от необоримого страха. Этот, неизвестно кто, наверняка выведал мою тайну. С поразительной самоуверенностью он выбрал себе — в качестве места для отдыха — именно гроб. И теперь покоился на нем так, как если бы мог быть Тутайном — загримированным, не похожим на себя, магической силой вознесенным наверх из своей многослойной усыпальницы. Меня разоблачили. Я в этом не сомневался. Правда, я не знал, через какие щели зримого или незримого мира моя тайна просочилась в такую даль. И почему суд начал против меня столь странный процесс. Я не представлял себе, как этот человек, вызывающе одетый и загримированный, мог от парохода — через весь город, потом по проселочной дороге, мимо спокойных хуторов, потом по тропинке, петляющей через поля с созревшими колосьями, между загонами для скота, вдоль опушки леса, — добраться до меня, да еще волоча за собой бесформенный тяжеленный чемодан. Воображение мне отказывало. И чего же он хочет? Он не может быть Кастором. А если он не Кастор, то, значит, меня настиг злой рок. Мой страх настолько усилился, что я, собрав остатки здравомыслия, постарался дать ему отпор, чтобы не превратиться окончательно в дрожащую тварь. Я принес два стакана, наполнил их ликером, подошел к незнакомцу, схватил его за предплечье и разбудил. Я схватил его жестко и испытующе, желая обрести уверенность, что держу руку из плоти и костей, а не просто кость. Он проснулся быстро, как будто и не спал; открыл глаза… и, подумать только, это были теплые блестящие глаза, с желтовато-карими радужками, подернутыми дымкой землистого тона.

— Давайте выпьем за ваш приезд, — сказал я.

— Что ж, это дело, — ответил он; приподнялся на локте, взял стакан, опорожнил его и попросил второй.

— Это меня подкрепляет, пробуждает к новой жизни, — сказал, — я ведь семь часов находился в пути.

— Вы, наверное, проголодались, — предположил я.

— Меня терзает волчий голод, — подтвердил он. — Знаете, что такое волчий голод? Спросите у волка!

— Я приготовлю для вас еду, — сказал я.

Он отправился со мной на кухню, надеясь заморить червячка хоть чем-нибудь, что подвернется под руку. — И стал обстоятельно насыщаться: лакомился деликатесами, намазывал куски хлеба маслом и клал сверху сыр; между делом проглотил сваренное вкрутую яйцо; сырым яйцом тоже не побрезговал, предварительно приправив его растительным маслом, молотым перцем, паприкой, солью, английским соусом и томатным кетчупом. Наконец, прихватив поднос с куском только что пожаренного мяса, буханкой белого хлеба, компотом и сливками, он отправился в гостиную, попросив меня последовать за ним и, если можно, принести бутылку бургундского. (Он видел, что такие бутылки стоят в кладовой.) Пока он сидел за столом и, наполовину насытившись, уже спокойнее доедал мясо, время от времени пригубливая вино, я с любопытством и вниманием его разглядывал. Он, видимо, был очень молод; маска из грима, краски и позолоты не могла это скрыть.

Я отважился сказать:

— Вы не Кастор… я имею в виду: не тот человек, который носит гражданское имя Альвин Беккер.

— Вы правы, — ответил он, — но об этом мы поговорим завтра.

Я замолчал, выпил и сам несколько капель вина. Он же тем временем закончил трапезу.

— Было потрясающе вкусно! — сказал он, допил стакан, поднялся из-за стола и опять разлегся на крышке гроба.

Я был настолько поражен, что никак этому не воспротивился. Все, что мне пришло в голову после двух или трех минут мучительных размышлений, — отнести чемодан фальшивого Кастора в комнату Тутайна. Уже стоя там, с бешено колотящимся сердцем, — и сквозь слезы, застилающие глаза, обводя взглядом кровать, печку, стол, полку с книгами, — я вдруг отчетливо осознал, что с самого начала сделал что-то неправильно. Но я понимал, что пути назад нет. Кастор приехал. Он приехал, потому что знает мою тайну. Он поживет у меня какое-то время, и я должен предоставить ему комнату Тутайна, потому что она все равно не используется и уже много лет дожидается хоть какого-то гостя. Тутайн отсюда съехал. У него теперь свой ящик. И этот ящик в данный момент находится под угрозой. Я должен вытеснить чужака оттуда — сюда. Порывшись в бельевом шкафу, я застелил кровать Тутайна свежей цветастой простыней и распахнул окно. Подавленный — хуже того: отчаявшийся, осознавший свою беззащитность, — вернулся в гостиную. Кастор все еще лежал на сундуке и вроде бы спал. Я не верил, что он действительно спит. На руках у него все еще были перчатки. Прежде я видел, что он и трапезничает в перчатках. Но теперь эта картина показалась мне совсем нестерпимой.