Чары Аалеи разрушились, бабочки в животе Мии умерли одна за другой. Она глянула в ближайшее зеркало. На отражение в нем. На тощую бледную девчонку со сломанным носом и впалыми щеками, сидевшую рядом с женщиной, которая с тем же успехом могла быть одной из оживших статуй в зале. Это безумие. Каким бы сладким ни был ее парфюм, какие бы восхитительные пустяки она ни шептала, Мие никогда не стать красавицей. Она давно смирилась с этим фактом.

– Поверьте, я смотрела в зеркало пристальнее многих, – ответила девушка. – И хоть я ценю ваше мнение, шахид, если вы будете сидеть здесь и говорить мне, что я сама должна полюбить себя, прежде чем меня смогут полюбить другие, боюсь, я заплюю этим славным виски ваш симпатичный красненький коврик.

Смех. Яркий и теплый, как все три солнца. Аалея взяла Мию за руку, прижала ее к своим кроваво-алым губам. Девушка невольно почувствовала, как на щеках расцветает румянец.

– Нет, моя дорогая. Я не сомневаюсь, что ты себя знаешь лучше, чем кто-либо другой. Как и все мы, серые мышки. И я не собиралась говорить, что ты должна научиться любить лицо, которое сейчас видишь в зеркале. – Аалея снова коснулась щеки Мии, вызывая головокружительный прилив теплоты. – Я хотела сказать, что ты должна совладать с лицом, которое увидишь в зеркале завтра.

– Почему? – Мия нахмурилась. – Что произойдет сегодня вечером?

Аалея улыбнулась.

– Мы наделим тебя новым, разумеется.

– Чем новым?

– Носом и глазами, определенно, – Аалея цокнула язычком. – Видишь ли, они слишком примечательные. Кривоватый клювик может вызвать вопросы о том, как его сломали. Темные впадины на месте щек могут натолкнуть цель на мысли о том, чем ты занимаешься неночами, вместо того чтобы спать, как добросовестная дочерь Аа. А места, в которые мы тебя скоро отправим… – Шахид улыбнулась. – Пока что ты нужна нам миловидной, но не запоминающейся. Хорошенькой, но не слишком приметной. Чтобы ты могла обратить на себя внимание, если захочешь, или раствориться в толпе, если понадобится.

– Я…

– Разве ты не хочешь стать симпатичной, милая?

Мия пожала плечами.

– Мне плевать, как я выгляжу.

– Но, тем не менее, ты платишь юноше, чтобы он тебя любил?

Шахид подалась вперед. Мия чувствовала жар, исходящий от ее кожи. Во рту внезапно пересохло. Мия задышала чуть быстрее. Злость? Унижение? Или что-то другое?

– Может, это неправильно, – сказала Аалея. – Может, это несправедливо. Но это мир сенаторов, консулов и люминатов – республик, культов и учреждений, построенных и поддерживаемых преимущественно мужчинами. В нем любовь – это оружие. Секс – это оружие. Твои глаза? Твое тело? Твоя улыбка? – Женщина пожала плечами. – Оружие. И они дают больше силы, чем тысяча мечей. Открывают больше ворот, чем тысяча боевых ходоков. Любовь свергала королей, Мия! Рушила империи! Даже посеяла раздор на нашем бедном, опаленном солнцами небе.

Шахид отвела выбившуюся прядь от щеки Мии.

– Они ни за что не увидят нож в твоей руке, если будут заворожены твоими глазами. Они ни за что не почувствуют отраву в своем вине, если будут опьянены твоей внешностью. – Женщина повела плечом. – Красота попросту все облегчает, милая. С ней тебе будет проще, чем сейчас. Может, это и грустно. Может, и неправильно. Но такова истина.

Голос Мии понизился до напряженного шепота. На задворках сознания бушевала ярость.

– И откуда вам знать, каково мне сейчас, шахид?

– Я носила столько личин, что едва помню свою первую. Но я не всегда выглядела как картинка, Мия, – Аалея отклонилась назад и улыбнулась. – Я была похожа на тебя. Знала желание. Ноющую боль. Опустошение. Знала, как знала себя. Поэтому, когда Мариэль даровала мне красоту и я научилась пробуждать это желание в других, меня было не остановить.

– Мариэль… – выдохнула Мия.

«Ткачиха плоти».

Теперь все разложилось по полочкам. Неземная красота Аалеи. Юное лицо и древние глаза Маузера. Даже домашняя теплота в образе Достопочтенной Матери. Наконец Мия поняла, почему зал носил такое название. Зал Масок. Дочери, да так можно назвать всю гору! Убийцы внутри – все как один – прячутся за фасадами, но не из керамики или дерева, а из плоти. Красота. Молодость. Материнская нежность. Как лучше поддерживать штат анонимных ассасинов, если не путем перекройки их лиц всякий раз, как возникает надобность? Как лучше соблазнить цель, смешаться с толпой или встретиться и мгновенно забыться, если не путем подбора лица, созданного специально для этой задачи?

«Как лучше заставить нас забыть, кем мы были, и сформировать из нас тех, кого они хотят видеть?»

Каким бы оно ни было несовершенным в глазах других, это ее лицо. Мия не знала, как реагировать на то, что эти люди его изменят…

«Ничего не имей, – сказал Меркурио. – Ничего не знай. Будь ничем».

Мия сделала глубокий вдох. С трудом сглотнула.

«Потому что тогда ты будешь способна на все».

– Идем, – позвала Аалея. – Ткачиха ждет.

Шахид встала и протянула руку. Мия вспомнила уродливое лицо Мариэль; трескающиеся слюнявые губы, изувеченные короткие пальцы. Мистер Добряк вздохнул у ее ног, и девушка собралась. Сжала кулаки. Это цена, которую она решила заплатить. За отца. За семью.

«Когда всё – кровь, кровь – это всё».

Что еще она могла сделать?

Мия приняла руку Аалеи.

Она не заметила этого при своем первом посещении, но, в отличие от зала Аалеи, стены комнат Мариэль действительно были завешаны масками. Керамическими, из папье-маше. Стеклянными, глиняными. Карнавальными, масками смерти, детскими и древними, искореженными масками из кости, кожи и шкур животных. Комната лиц – прекрасных, безобразных и посредственных, – но ни одного такого же жуткого, как лицо самой ткачихи.

И ни одного зеркала поблизости.

Мариэль сгорбилась в бледном аркимическом сиянии. На столе рядом с ней стояла статуэтка гибкой женщины со львиной головой, держащей в руках сферу. Мариэль читала какой-то пыльный фолиант, страницы хрустели при перелистывании. Когда шахид Аалея тихо постучала по стене, чтобы объявить о своем присутствии, ткачиха даже не подняла голову.

– Доброго вам вечера, шахид. – Когда Мариэль заговорила, с ее губ упала капля слюны. Ткачиха нахмурилась и промокнула увлажнившуюся страницу. Губы Мии скривились от отвращения.

– И вам, великая ткачиха, – Аалея улыбнулась и низко поклонилась. – Полагаю, у вас все хорошо?

– Лепо, благодарствую.

– Где ваш прекрасный брат?

Тут Мариэль подняла голову. Улыбнулась так широко, что губа вновь чуть не треснула.

– Кормится.

– Ах, – Аалея опустила руку на талию Мии и подтолкнула ее в комнату. – Простите, что прерываю, но я привела ваш первый холст. Полагаю, вы уже встречались.