– Вичка молодец, а вот ты, Саша, замечаешь, на что похож мотив? Вот это:

– Действительно… Что же делать?

– Усовершенствовать, я бы вот так предложил, – он наиграл на синтезаторе изменённую мелодию, – и гармонию тоже. Вот это будет в тему, – взял он на клавишах необычный, словно миндальной крошкой присыпанный аккорд, – нормально?

– Да, отлично, – подтвердил я, пытаясь по слуху воспроизвести аккорд на гитаре.

– Обыкновенный си минор, только третью струну прижми не на четвёртом ладу, а на третьем. Большой минорный септаккорд. Вот, правильно, чувствуешь? Давайте я к следующему разу набросаю аранжировку и попробуем.

На том и порешили. Расходились мы тихо, всё ещё под впечатлением стихов. Перед тем как выйти на тёмную улицу, я вспомнил о Франсуазе и вынул из сумки открытку.

– Что-то есть, – сказала Таня. – Надо поискать её песни, интересно.

– Не что-то, а много общего, – возразила Марина.

– Только она, судя по пропорциям тела, ростом метр восемьдесят, как моя двоюродная сестра. Я рядом с ней буду малявка.

– Это которая сестра? – спросила Марина.

– Младшая из двух. Старшая всего-то метр семьдесят четыре.

Довольно часто я думал, что надо бы, надо вести дневник, заносить в него ежедневно что-нибудь важное. Взяться мешало моё фантастическое терпение: я, например, никогда не мог растворить во рту леденец, разгрызал задолго до естественного финала. Так и здесь: хорошо ведь сразу получить толстую книжку, а когда ещё она заполнится, если в день писать несколько строк? Далеко не каждый день происходит столько событий, как в начале второй четверти.

Но если бы я всё-таки вёл дневник, то ближе к середине ноября записал бы, что Таня в моей душе окончательно взяла верх. Записал бы её слова, сказанные по пути домой: «Саня, ты стал как-то мягче, добрее». И то, что я понял, наконец, как прекрасно иметь чистую совесть.

Я провожал Таню домой всё более кружными путями, через дальние аллеи парка. Особенно притягательной была самая старая и дремучая, похожая в темноте на лесную дорогу. Здесь не было ни души, фонари светили размытыми пятнами, словно пробиваясь издалека сквозь тучи, и ветер дул иной, с сильной можжевеловой нотой. Вошли, остановились…

– Сашка, – прошептала Таня, – весь день хочу сказать… У тебя, оказывается, совсем другое лицо. Не то, к которому я привыкла.

И погладила мой выбритый подбородок.

– Хуже? – спросил я.

– Нет, что ты. Просто необычно. Расстояние между носом и ртом гораздо больше, чем я думала.

Она прошагала пальцами над моей верхней губой; шаг получился модельный – нога за ногу, следы в одну цепочку.

– Как у Алисы Селезнёвой? – спросил я.

Таня нахмурилась, вспоминая.

– Нет, ну всё-таки не так… – И, помолчав секунду, выдала железным голосом Вертера: – А-ли-са. Ви-дишь в уг-лу ба-та-рей-ки?..

И согнулась, прижимая руки к груди. Я склонился над ней, придержал за плечи и, дотянувшись до уха, продолжил:

– А го-во-ри-ли, что я не ро-ман-тик! А! А! А!..

– Да ну тебя! – простонала Таня, пытаясь освободиться. В какой-то миг она присела, и я за руки потянул её вверх.

– А вообще мне нравится, – сказала она, успокоившись, – шёлковый такой…

Потёрлась щекой о мою щёку, её губы оказались напротив… Потом, когда она отстранилась, я увидел в её глазах как будто виноватое выражение, которое встречал уже не раз. Для себя понимал его так: «Извини, что не позволяю большего, но ещё рано», – а иногда и так: «Извини, но большее достанется кому-то другому». Но кем он может быть и где?.. Об этом думать не хотел.

– Саня, а откуда у тебя эта фотография? Ну, с девушкой, Франсуазой?

– Одноклассница подарила. Оксана, бывшая соседка по парте, а может, и не бывшая. Она сейчас в Москве, мы говорили по телефону как раз на середине виноградных работ. Я сказал, что работаю в паре с тобой, она сразу такая: «Ах, поздравляю, Сашка, ты влип, и не отпирайся!» – не знаю почему, может, как-то особенно произнёс твоё имя, а она почувствовала. И вот на днях прислала открытку.

– Понятно.

– Не ревнуешь?

– Ни на вот столько, – показала Таня кончик мизинца. – Даже не думаю, она ведь не Лена.

– Тань, ну причём здесь…

– Ладно, я валяю дурака. Уж и подразнить нельзя…

– А я думаю, где ты научилась так целоваться?

– А я думаю, где ты научился?

– У тебя.

– А я по вдохновению. Ну, ещё уроки замечательных кузин… Теория, не фантазируй лишнего. Практика только с тобой.

Мы неспешно двинулись к её дому.

– Знаешь, что я скажу, Сань? Только никому, это секрет.

Я кивнул.

– В госпитале обнаружили большую пропажу лекарств. Промедол, трамадол, другие психоактивные, но и не только. Судя по всему, тащили что под руку попадётся, не разбирая.

– Кто?

– Уже задержали нескольких. Одного хирурга после ординатуры, я его знаю. Никогда бы на него не подумала. Практиканты, санитары…

– А твоей маме ничего не будет? – спросил я.

– Она же не начальник госпиталя, не главврач, не заведующий складом. Ничего не будет, могут вызвать свидетелем.

– Будь она главврач, думаю, не допустила бы бардака, – сказал я.

– Наверное.

– И давно тащили, если известно?

– Как минимум с весны, больше полугода.

– Ничего себе! И… Тань, лекция о наркотиках как-то с этим связана?

– Верно понимаешь, опомнились. Вещества продавали в том числе и в школе.

– А мне никто не предлагал, обидно, да? Я даже не догадывался ни о чём.

– Грамотно действовали до поры, понимали, кто свой. В нашем классе вообще ни с кем не завязывались, у вас такие уже есть. А главный у них этот… козёл приблатнённый из девятого «Б».

– Земляков? – догадался я.

– Ага, он самый.

Вот, значит, чем промышляла наша «мафия». Вот откуда взялась их сплочённость и вот почему моё появление в Пиратском саду и довольно долгий разговор с Натальей Борисовной так озаботили Метца. Он ведь ближайший подручный Землякова, я часто видел их вдвоём. Выходит, им было что скрывать. Да и Димка Игнатович постоянно возле них отирался. И сбежал, несомненно, из-за этих событий. Раньше других почувствовал опасность. Или струсил, что дружки выставят его крайним. Может быть, уже выставили? Не жалко ни разу. А Надежда?..