Это была, так сказать, официальная причина. Неофициальная же заключалась в том, что люди – команды кораблей и часть путешественников – попросту отказались покидать Томск до подсчета голосов. Все, кто бросил в темную дыру хоть грошик, жаждали знать… как я подозревал, даже не какой именно из трех неплохих в общем-то вариантов победит, а сколько будет денег в урнах!

И вот в воскресенье, второго мая, в полдень, при огромном стечении народа, Тецков с высокого крыльца магистрата объявил об окончании «сбора мнений». Всё! Голосование закончено, казаки под присмотром писарей собираются снимать опечатанные сургучом урны, и тут примчался местный Гаврош – малолетний сын мастерового или какого работяги.

– Ой дяденька, дяденька, не снимайте, я еще две копеечки хотел бросить! Всю неделю за их варежки шил! – прокричал оголец, протискиваясь ужом через толпу.

– Не велено! – рявкнул казак из караула. – Кончилось это… голосистование, во!

– Да как же так, дядечка, ну пожалуйста, я ж цельную неделю трудилси, чтобы, значит, вот! – Он разжал кулак.

На раскрытой ладошке мальчика сиротливо лежали две потертые копеечные монеты, а в глазах застыли слезы обиды.

– Говорят тебе – не велено, шальной, – сбавил тон казак. – Господин городской голова сказали, что все, шабаш.

– Да ладно, беды не будет, если кинет, – добродушно усмехнулся в усы бывший тут же Безсонов. – Чай, не лишние будут на доброе-то дело, да от всего сердца – как тут не взять-то? Кидай, малой. Какой картин тебе больше нравится – под тот в баул и кидай.

Мальчишка радостно кивнул, быстро, пока взрослые не передумали, подскочил к урне, бросил туда монеты, да и был таков.

Уже через день-другой никто бы об этом случае и не вспомнил, если бы именно этот проект, как спустя час выяснилось при подсчете голосов, не победил в конкурсе, да еще и с минимальным отрывом в один голос. То есть – в одну копейку! Все члены магистрата трижды пересчитали. Даже Тецков лично поучаствовал. И тут же, убедившись в достоверности, огласил результаты. И самое забавное – несмотря на то что две трети голосовавших как бы должны были считаться проигравшими, угрюмых лиц я в толпе вообще не видел.

Ну, купцы – понятно. Они и не скрывали, что клали поровну в каждый из ящиков. А вот чему радовались остальные, я так понять и не смог. Может, самому факту, что у них в кои-то веки спросили мнение, а может, тому, что приняли участие в облагораживании родного города. Эх, мне бы такой пиар во время последних выборов в том моем прошлом-будущем…

Мальчик же по моему приказу был найден, доставлен ко мне в кабинет вместе с отчаянно трусившим родителем, обласкан, награжден сладостями с объяснением того, что именно его, Сеньки Тыркова, две копейки решили судьбу томского вокзала.

Родителю был подарен за хорошее воспитание сына серебряный рубль, а сам Сенька моим личным распоряжением – зачислен в гимназию с полным казенным содержанием. Историю, правильным образом ее подав, Василина с Колей Ядринцовым напечатали в газете, и видел я перепечатки даже в солидных столичных изданиях – как курьез, разумеется.

А к зданию, под которое только через год начали рыть котлован, намертво приклеилось название Двухкопеечный вокзал. Окрестности – практически новый, привокзальный район – стали просто «Копейкой». Такая вот замысловатая людская молва…

Третьего мая, в понедельник, пароходы двинулись в путь, и в моем Томске сразу стало как-то пустовато.

С холодными дождями и резким, порывистым северо-западным ветром отцвела черемуха. Маленькие белые лепестки последним напоминанием о снеге усыпали холодную еще землю. Потом сразу стало теплее.

Уехали Цыбульские. Захар постепенно переводил управление своими многочисленными приисками и разведочными партиями в Томск, но все равно летом жить предпочитал в огромной усадьбе рядом с инородческим селением Чебаки в окрестностях Минусинска.

Явился не запылился долгожданный Евграф Кухтерин. Аж на трех собственных подводах, да еще пяток других мужичков с ним. Только в Россию[13]ехать отговорился. Дозволения попросил наняться на перевозку грузов для строительства Судженки. Мог и не спрашивать, но все равно зашел. Говорит – обещал, а слово его крепко. О том, мол, вся губерния ведает. Врал, подлец. Однозначно! Перед мужичками выеживался. Шутка ли, с самим главным губернским начальником дружбу водит! Потому и подводы свои смотреть на крыльцо зазвал, шут гороховый.

Я Кухтерина отпустил. Приказчики, которых старый каинский судья нанял, по два рубля в день на человека с лошадью платят. Решил, пусть заработает. Мужик, бывший мой извозчик, справный. Деньгами, которые от меня получил, с толком распорядиться сумел. Тем более что все равно к массовому переселению крестьян еще ничего как следует не готово. Ни царского разрешения до сих пор не появилось, ни магазины продуктами не наполнили. Прошлый год в половине Западной Сибири урожая не было. Что в губернии собрали – все распродано с большой выгодой. Весной вон даже в Томске цена до семидесяти копеек за пуд дошла против пятидесяти пяти осенью. Я о грядущей напасти – караванах с датчанами, как о нашествии Мамая уже думать начал. Не до русских крестьян…

Ирония судьбы это или История вообще – большая недотрога, только привезенные из Курской губернии работники назвали свою деревеньку возле будущих угольных копей так же, как и в известной мне истории, – Судженка. А Анжера – это речка в тех краях такая есть. На ее берегу я каторжный острожец хочу построить. Только рабочих рук не хватает. Мало что-то душегубов из России стали слать, работать некому…

В общем, подозреваю, будет и у меня городок Анжеро-Судженск. Понятно, не сейчас. Приказчики Нестеровского Петра Даниловича уже товар требуют – множество желающих нашлось. Уголь еще выламывать не начали, а цену уже в четыре копейки за пуд определили. Только до города в той тайге – как до Китая на корточках. Дорогу и то нормальную прорубить пока не сумели. Волтатис застращал, приказал просеку по будущему пути железной дороги делать, а не от Иркутского тракта. А это на двадцать верст дальше. Петр Данилович и жаловаться приходил – он со службы вовсе уволился, переехал к сыну в Томск и всерьез занялся нашим с ним проектом, – только я инженера поддержал. Немного дольше, чуточку труднее, зато переделывать не придется. У нас в стране все самое долгоживущее когда-то было придумано как временное.

Едва разобрался с угольным вопросом, едва засел с Менделеевым за проекты контрактов и планы исследований прибывших в Томск ученых, отвлек Чайковский. Собрался место под заводы искать, казаков и проводников просил. По мне, так лучше бы в городе сидел, проектами занимался и чертежами. Три десятка башковитых мастеровых обучал. Так нет. Не выдержал старый генерал. От хорошего месторасположения тоже многое зависит, отпустил.

Я его прекрасно понимаю. Тоже хотелось куда-нибудь рвануть, «политику партии» объяснять и единомышленников отыскивать. Только знал – мое место здесь, в Томске. В самой середине паутины дел.