Заднее колесо выходит из строя, байк и ездок падают в пыль, скользят-скользят-скользят. Марина цепляется за пыль, пытаясь погасить скорость. Тяжело дыша, останавливается под посадочной опорой. От реактивной струи ее окутывает слепящая пыль. Посадочная опора неумолимо надвигается — ее раздавят насмерть. Они учли это в своих расчетах.

— Марина! Убирайся оттуда!

Собрав последние силы, Марина выкатывается из-под посадочного устройства. Корабль Воронцовых приземляется. Стойка опоры вместе с амортизаторами оказывается в двух метрах от ее лица.

— У меня получилось, Марина.

Она перекатывается на другой бок и видит Карлиньоса, который присел и протягивает ей руку, чтобы помочь встать. Позади него мигает радиомаяк. Этот мигающий сигнал — жизнь. Этот мигающий сигнал — победа.

— У нас получилось.

Марина с трудом встает. Ее ребра болят, сердце трепыхается, каждая мышца ноет от изнеможения, ее может стошнить в шлем, на щитке с десяток предупреждений мигают, переключаясь с желтого цвета на красный, и от холода она не чувствует пальцев на руках и ногах. Но этот сигнал, эти мигающие огонечки… Она обнимает Карлиньоса одной рукой и ковыляет вместе с ним прочь от корабля. Транспортник выглядит красивым и чуждым, он тут не на своем месте, он как детская игрушка, которую бросили посреди Моря Змеи. Фигуры в ярко освещенной рубке; одна из них поднимает руку, салютуя. Карлиньос отвечает тем же. Потом сопла реактивных двигателей вспыхивают, Марину и Карлиньоса накрывает ослепляющей пылью, и транспортник исчезает. Они одни. Марина, обмякнув, приваливается к Карлиньосу.

— Как скоро тот ровер сюда доберется?

Жоржи устраивает гитару на коленях поудобнее, как привык. Левая ступня на шаг впереди, поза устойчивая.

— Что я должен сыграть, сеньор Корта?

— Ничего.

— Ничего.

— Ничего. Я вызвал тебя под ложным предлогом, Жоржи.

После репетиции с группой уснуть было нелегко, последовательности и аккордовые пассажи мелодичным потоком бежали сквозь его музыкальное воображение; он обдумывал так и этак сложную синкопу с барабанщиком. Жильберту, его фамильяр, прошептал на ухо: «Лукас Корта». Три тридцать четыре. Иисус и Богоматерь. «Ты мне нужен».

— Мне не нужно, чтобы ты пел.

У Жоржи перехватывает дыхание.

— Мне нужно, чтобы ты со мной выпил.

— Я очень устал, сеньор Корта.

— Больше никого нет, Жоржи.

— Ваша око; Лукасинью…

— Больше никого нет.

На балконе ждет мохито, приготовленный по вкусу Жоржи. Личный ром Лукаса. Скоро четыре, но квадра Сан-Себастиан бурлит, повсюду роботы и вахтовики, ремонтники и техники хозяйственных служб. Душно, воздух наэлектризован от взвешенной пыли. Жоржи чувствует ее на языке, в горле. Он бы натянул кочжао, чтобы защитить свой певческий голос, но пылезащитная маска может оскорбить Лукаса.

— Я собираюсь развестись с женой, — говорит Лукас.

Жоржи мучительно подыскивает нужные слова.

— Я мало что знаю про никахи Пяти Драконов, но могу себе представить, каким дорогим окажется расторжение контракта.

— Очень дорогим, — соглашается Лукас. — До нелепости дорогим. Суни привыкли сражаться в судах. Они пятьдесят лет сражались с КНР. Но я до нелепости богат. И у меня есть сестра Ариэль. — Лукас облокачивается о перила.

— Если вы ее не любите…

— Если ты думаешь, что любовь с этим как-то связана, то тебе и впрямь ничего не известно о том, как заключаются браки среди Драконов. Это был прагматичный, политический, династический союз. Как и все они. Сперва брак, потом любовь. Если повезет. Рафе повезло, и это его убивает. Мы празднуем, Жоржи.

— Я не понимаю, сеньор… Лукас.

— Я одержал необыкновенную победу. У меня появилась блестящая идея, и я ее блестяще исполнил. Я победил своих врагов и принес семье власть и богатство. Я уделал Четырех Драконов. Сегодня этот город — мой. Но, глядя на все со стороны, я вижу лишь человека, который ютится в пещере посреди империи пыли. Я родился в этой пещере и в ней же сдохну, и мои заемные воду, воздух и углерод заберут и отдадут другим. Я стану частью миллиона жизней. До чего же поганый способ восстать из мертвых! И ведь у нас никогда не было выбора. У моей матери он был. Она обменяла Землю на богатство. А я не могу выбирать. Никто из нас не может. Мы не можем вернуться… нам некуда возвращаться. Это все, что у нас есть: пыль, солнечный свет; люди. Луна — это люди. Так говорят. Самый худший враг и самая лучшая надежда. Рафа любит людей. Рафа мечтает о рае. Я знаю, что мы живем в аду. Мы крысы в туннеле, лишенные права на красоту.

— Мне для вас спеть, Лукас?

— Может, и да. Все ясно, Жоржи. Я в точности знаю, что должен делать. Вот почему я избавлюсь от Аманды. Вот почему я не могу торжествовать. Вот почему сегодня вечером я не могу слушать тебя, Жоржи. — Лукас ведет кончиком пальца вдоль тыльной стороны ладони Жоржи. — Останься.

— Просыпайся.

Чьи-то руки подхватывают ее под мышки и поднимают. Она клевала носом и была на грани того, чтобы погрузиться в воду. Рядом с чаном с водой сидит Карлиньос. Он постукивает кончиком пальца по коктейльному бокалу Марины, липкому от сапфировых остатков «Голубой луны».

— Нехорошая смесь. «Утонула на Луне» — это будет странно смотреться в отчете о вскрытии.

— Я подумала, надо отпраздновать…

Марина вдыхала свой последний кислород, когда из-за горизонта выскочил спасательный ровер; Карлиньос подключил ее, дрожащую от холода и посиневшую от гипоксии, к системе жизнеобеспечения. Ровер развернулся, проложил новый курс и помчался в Бэйкоу, серверную ферму «Тайяна» на краю Макробия. К тому моменту, когда Карлиньос затащил Марину в наружный шлюз и мощное «воздушное лезвие» счистило с нее пыль, она то и дело проваливалась в гипотермическое забытье. Чьи-то пальцы разгерметизировали ее пов-скаф. Чьи-то руки принялись его снимать. Кто-то вытащил предназначенные для отправлений организма трубки из ее интимных мест, преодолевая сопротивление затвердевшей смазки и засохших телесных жидкостей. Ее опустили в воду, теп-теп-ааах-теплую. Вода окружала, проникала, ласкала. Возвращала к жизни.

«Что происходит?»

— Просто чан. — Голос Карлиньоса. Те руки… его руки? — Ты там чуть не умерла.

— Их корабль меня бы не раздавил. — У нее так стучали зубы, что говорить удавалось с большим трудом. Она оживала, и жизнь была сущей мукой.

— Я про другое.

— Так было нужно.

— Мне нравится, как ты это говоришь, — ответил Карлиньос. — Истинная норте. Борец за справедливость. «Так нужно». — Он провел кончиком пальца по поверхности маленького бассейна. — Мы заплатим за воду.

Бэйкоу — местечко закрытое и самодостаточное, почти как женский монастырь: Суни, Асамоа и малые кланы здесь соединяются друг с другом в сложном переплетении сочлененных полиаморных связей. Узкие, низкие туннели звенят от детских голосов на пяти языках; воздух третьей свежести воняет телами и по́том, странной пылью компьютерных систем, застоявшейся мочой. Чтобы Марина могла им дышать и отмокать в воде, свернувшись как зародыш, «Корта Элиу» заключила сделки с «Тайяном» и АКА. Марина откидывается назад, и ее волосы вихрятся в теплой воде. Она может поднять руку и коснуться крыши из спеченного стекла. Ао-Куан, Король-Дракон Восточного моря, нарисованный в стиле маньхуа, строго глядит с низкого потолка. Вода плещется у ее грудей. Что-то потревожило бассейн.