«Что…» — едва не произносит она, но это лишь подарило бы Карлиньосу еще одну выигрышную стопку в его игре на выпивку.

— Мы собираемся заявить права на участок, — сообщает Карлиньос по общему каналу. Его заявление встречает одобрительный гул со стороны опытных пылевиков из бригады и тех, кто сопровождал байки. — Лукас отправляет нас в Море Змеи. Там есть отведенный под разработку участок, о котором, как считают в «Маккензи Металз», известно только им. Но это не так, и мы его украдем у них прямо из-под носа. Поверхностный флот ВТО у них в кармане, но у нас есть это. — Он хлопает по рулю одного из мотоциклов. — Команда пылевых байков Корта победит в этой гонке. Сперва мы поедем на поезде. — Одобрительный рев. Марина вдруг понимает, что кричит вместе со всеми. Без рывка или тряски поезд отправляется в путь. Марина видит, как ровер включается и поворачивает прочь от Первой Экваториальной, унося своего единственного мертвого пассажира обратно в Жуан-ди-Деус.

Флавия готовит. Ее еда настоящая, целиком растительная, как почти вся лунная кухня, но Лукасинью она кажется какой-то пустой, как музыка, которую издает гитара без басовых струн.

— А что не так с луком и чесноком? — спрашивает он. — Или перцем чили?

— Эти овощи неправильные с теологической точки зрения, — говорит Флавия. — Они пробуждают страсть и стимулируют низменные инстинкты.

Лукасинью ковыряет еду.

— Мадринья, почему ты ушла?

Лукасинью было пять, когда Флавия покинула Боа-Виста. Он лучше помнит замешательство, чем обиду; пустое место, в котором из зерен быстро прорастала новая, нормальная жизнь. Аманда, генетическая мать Лукасинью, без промедлений передала его Элис, беременной Робсоном.

— Отец тебе так и не рассказал?

— Нет.

— Твой отец и твоя бабушка меня уволили и заставили покинуть тебя и Боа-Виста. Я выносила Карлиньоса, я выносила Вагнера, и последним я выносила тебя, Лука. Ты знаешь, чем занимаемся мы, мадриньи?

— Вы суррогатные матери.

— Мы продаем свои тела, вот что мы делаем. Мы продаем чужим людям то, что составляет нашу женскую суть. Это проституция. Мы раздвигаем ноги и принимаем в свою утробу чей-то чужой эмбрион. Тебя зачали в пробирке, Лука, и выносила тебя чужая матка, за деньги. Много денег. Но ты не был моим. Ты был ребенком Лукаса Корты и Аманды Сунь. Карлиньос — Карлоса и Адрианы Корты.

— Ты была еще и мадриньей Вагнера, — говорит Лукасинью.

— Эта профессия — самая жестокая. Если бы тебя забрали у меня сразу же после рождения, может, было бы легче. Но контракт таков, что мы не просто вынашиваем и рожаем детей, мы их растим. Моя жизнь была посвящена тебе и Карлиньосу. И Вагнеру. Я была во всех смыслах матерью, кроме одного.

— У тебя не было собственного ребенка. Ну, такого, которого сделала бы ты.

— Ты и представить себе не можешь, что это такое — проводить каждый час с детьми, которых ты выносила, и они твои, если не считать генетику, но одновременно не твои и твоими никогда не станут.

— Но ты могла…

— Ты не понимаешь, Лука. Ты даже не приблизился к пониманию. Наши контракты эксклюзивные. Единственные дети, которые мне были позволены, — это сыновья и дочери Корта. Я тебя люблю, Лука, и Карлиньоса люблю. И Вагнера. Я люблю вас, как будто вы мои.

У Лукасинью гудит в голове. Что-то давит изнутри черепа. Давит на глазные яблоки. Это трудно. Он к таким вещам не приспособлен, не усвоил нужные эмоциональные процессы. Флавия права. Он не понимает. Значит, так чувствуют себя взрослые.

— И Вагнера, — говорит Лукасинью. — Ты все время повторяешь «и Вагнера».

— Ты всегда был умнее, чем считает твой отец, Лука.

— Пай всегда говорит, он не Корта. Вову с ним не разговаривает. Он уехал из Боа-Виста, едва ему исполнилось восемнадцать.

— Уехал — или его заставили уехать?

— Что ты сделала?

— Вагнер наполовину Корта. Наполовину Корта, наполовину Вила-Нова.

— Это ведь ты.

— Флавия Пассос Вила-Нова. Мадриньям очень хорошо платят. Достаточно, чтобы нанять акушера-гинеколога, который оплодотворит и имплантирует другой набор яйцеклеток.

— Вову и Карлос… — Лукасинью не может произнести вслух эти слова. «Яйцеклетки», «сперма», фу. В особенности когда из них делают тебя.

— Карлос к тому моменту был уже двадцать лет мертв. Но остались сотни замороженных образцов спермы. Карлиньоса породил один из них. Потом великодушная Адриана решила, что ей нужен еще один ребенок. Малыш-игрушка, последнее напоминание о ее покойном муже. В возрасте пятидесяти шести лет она захотела еще одного ребенка. А у меня так и не было собственного! Она не заслуживала еще одного сына, маленькую игрушку на закате лет. Вот так просто все и случилось.

Святые, ориша, эшу и духи-проводники пялятся на Лукасинью Корту пластиковыми глазами. Он хочет почесаться и чувствует себя неловко. От зеленых биоламп его тошнит. Он уверен, что дело в зеленых биолампах. А не в ужасном вопросе, который приходится задать немедленно.

— Флавия… а как же я?

— Это скулы Сунь и глаза Корта, Лука. Никаких ошибок. — Флавия читает его смятение по лицу. — Я же сказала — ты не поймешь.

— Так ты родила Вагнера…

— Он мой собственный мальчик. Это все, в чем я нуждалась. Вы, Корта, от гордыни ослепли. Это первый и самый страшный грех, гордыня. Вам бы и в голову не пришло, что Вагнер может оказаться сыном Карлоса и Флавии, а не Карлоса и Адрианы. Ни в жизнь. Высокомерие и гордыня! — Флавия вскидывает руки, не то восхваляя, не то порицая. — И вы бы никогда об этом не узнали, если бы Вагнера не положили в больницу, чтобы подлечить легкие. У него были проблемы с бронхами. Адриана переживала, что это врожденное, что сперма Карлоса и ее яйцеклетки свернулись и скисли за столько лет. В больнице провели генетический анализ. Мой обман открылся в один миг. Я нарушила контракт, но, если бы новостные сети узнали, что последний ребенок Адрианы Корты на самом деле не ее, случился бы скандал века. Я получила от Корта деньги за молчание и угрозу.

— Во тебе угрожала?

— Не Адриана. Ее подручные пришли с дарами. Элен ди Брага показала мне деньги, Эйтур Перейра — нож. Вагнер остался в Боа-Виста, и там его должны были взрастить как достойного члена семьи Корта. Но Адриана не смогла его полюбить. Она смотрела на него и видела нечто, принадлежащее Карлосу, но не ей.

— Она всегда была с ним отчужденной. Холодной. Но мой отец его по-настоящему ненавидит.

— Он мудр, твой отец. Вагнер — угроза для семьи, я угроза для семьи, и то, что я тебе все это рассказываю, — угроза для семьи.

От паники у Лукасинью сердце уходит в пятки.

— Он что, если он узнает, он… причинит тебе боль?

— Он не рискнет потерять тебя навсегда.