ныне на листики размером с пачку сигарет.

«Мама, я уехал, — написал Арчи, на всякий случай изменив почерк. — Экстренный вызов. Твой Ирч».

Нечасто Арчи исчезал из дома таким образом; последние лет десять он там бывал настолько редко, что дом даже сниться перестал. Но те несколько раз, когда все же приходилось исчезать, всегда оставлял лишь короткую записку и всегда подписывался детским прозвищем. И сейчас, покидая не родительский дом в Крыму, а оставшееся без хозяев дедово гнездо, почувствовал, что изменять этой привычке ни в коем случае нельзя. Не то нарушится что-то очень хрупкое и святое, нечто такое, что ни в коем случае нельзя нарушать.

В последний раз окинул взглядом комнату — бывший дедовский кабинет. Древнюю, как сам дом, мебель. Потемневший свод, потолка и старомодный светильник, приживленный к потолку. Подслеповатое маленькое оконце — когда-то такие были традиционными и здесь, в Сибири, и еще много где в Евразии. Прежде Арчи гостил здесь только однажды, лет двадцать назад, еще ребенком, жизнерадостным толстеньким щеном. В этом кресле тогда сидел дед, и сабля на ковре над кроватью не была тогда настолько тусклой…

Усилием воли отогнав внезапно нахлынувшие воспоминания, Арчи прошел вдоль книжных полок, машинально провел пальцами по шершавым корешкам и бесшумно отворил входную дверь.

Уходить он решил задами, чтоб меньше кто видел. Выскользнув во дворик, хоронящийся под сенью старых деревьев, оглянулся. Ни матери, ни соседей во дворике не оказалось. И хорошо.

Арчи быстро миновал опасно покосившуюся поленницу, неизменные сарайчики в самой глубине двора и перемахнул через добротный, сработанный еще молодым дедом забор. Узкая щель между забором и соседской оградой вела к переулку — здесь обильно росли крапива и гигантские лопухи и кое-где — зеленые суставчатые стебли дудника.

Выйдя из щели в переулок, Арчи снова огляделся. Невдалеке на лавочке заседала местная молодежь и, похоже, что-то праздновала: как раз бряцнули стаканами. Арчи отвернулся и побрел в противоположную сторону, чтоб выйти не к улице Шадченко, а к параллельной, через квартал. И вышел.

Мимо проскочил одинокий экипаж, и вновь повисла душная летняя тишина, которую и тишиной-то назвать нельзя. Какие-то звуки присутствуют, но все где-то вдали, и какие-то однообразно-глухие, отчего постоянно кажется, будто уши плотно забиты ватой.

Тихо вминая песочек на тротуаре тупоносыми ботинками, Арчи зашагал в направлении восточной окраины, к улице Зеленой. Одинокий невооруженный пограничник вызывал только мимолетное поверхностное любопытство. Арчи провожали ленивыми взглядами, а в следующую секунду уже забывали о нем. И это Арчи очень нравилось.

До Зеленой он шагал минут пятнадцать; дойдя — свернул направо, на юг. Зеленая пересекалась с улицей Ольшанского сразу за махонькой стоянкой для экипажей. Практически пустой в это время дня.

Арчибальд Рене де Шертарини, он же агент большой четверки Шериф, появился в условленном месте за пять минут до назначенного срока. Прислонился к разлапистой угловой сосне и словно растворился на фоне серо-коричневого ствола. За забором, во дворе, кто-то играл на гармони — здорово играл, просто виртуозно. Мелодия была Арчи незнакома. Торжественная и чуточку тоскливая, невольно наталкивающая на мысли о какой-то невосполнимой утрате. Арчи замер и вслушался. Ритмом и рисунком мелодия немного напоминала давно и прочно любимый «Funerales».

Совпадение это почему-то показалось Арчи очень важным.

Тот факт, что из агента большой четверки он, похоже, превратился в чистого агента России, его не очень взволновал.

Утробный гул приближающегося экипажа Арчи услышал загодя. Минуты за две. Трехприводной «Енисей» с обтекаемым кунгом показался на пересечении Зеленой и Ольшанского точно в восемь вечера — вдалеке как раз пикнул сигнал «Радио Сибири». Из кабины «Енисея» выглядывал некто стриженный ежиком меж стоячих треугольных ушей. Арчи тотчас отделился от ствола.

— Я — Пожарков, — негромко сказал стриженный. — Владимир Пожарков.

Арчи молча кивнул.

— Садись? — неуверенно произнес водитель.

Арчи тут же потянулся к рукоятке двери-надкрылка и поставил пограничный ботинок на рифленую плоскость подножки.

В кабине пахло универсальным кормом и жареными орешками.

— Как тебя называть? — спросил водила вполне дружелюбно.

— Арсений Пасечный. Коротко — Арчи.

— У-гу. — Водитель кивнул, манипулируя пестиками. Экипаж медленно тронулся с места. Арчи глядел в открытое окно. — Значит, так, Арчи. Мы — подвижная лаборатория спецподразделения связи в составе СПС южного пограничного округа Сибири. В данный момент прикомандированы к отдельному батальону связи этого же округа. Никто из связистов нас не знает, что и нужно, собственно. Веди себя естественно, на вопросы отвечай что вздумается; если будут интересоваться, где тебя готовили, говори, что в Хабаровске, в тамошней школе. Хабаровск связистов не готовит и полевиков тоже не готовит. Так что расколоть тебя просто некому. Ты бывал в Хабаровске?

— Нет, — мрачно ответил Арчи.

Пожарков беспечно махнул рукой:

— Ну и не страшно. Все равно из тамошней школы никого и никогда в город не выпускают. Ага.

Они свернули на Алтайский проспект и некоторое время катили вдоль шеренги симпатичных двухэтажных коттеджей, увитых сибирским плющом до самых разлапистых корон.

— Лаборатория наша состоит из двух экипажей; собственно лаборатории, где установлена полиморфная селектура и кое-какие приборы, и такелага, где свалено все разборное вооружение, припасы и походное оборудование. В данный момент мы едем на такелаге. Личный состав — восемь человек, включая тебя. Я перечислю всех, запомнишь?

Арчи кивнул. Конечно, запомнит! Да и выхода другого у него все равно нет.

— Добренько, — расплылся в улыбке Пожарков. — Значит, так. Начальник лаборатории — лейтенант Данильчук, бульдог. Начальник биосиловых устройств — это ты. Вообще-то ты рядовой, но должность это прапорская. Комод — Олег Похил, сержант. Водилы — я на такелаге, Славка Куликов на лабе. И операторы — Олег Рожнов, Игорь Агупов и Колька Карпов. Биосиловыми на самом деле занимается Карпов, оператор он по совместительству. А ты, получается, просто оператор, но на должности прапора…

— Морфемы перечисли, — попросил Арчи.

— Данильчук — бульдог, французский. Мелкий такой. Я — сам видишь. — Пожарков хохотнул. — Второй водила, Славка Куликов то есть, — аморф, как и я, и Карпо тоже аморф. Сержант — ротвейлер, Олег Рожнов — курцхаар, Агулов — питбуль.

— М-да, — буркнул Арчи. — Хорошие лаборанты. Только меня, нюфа, вам и не хватало. Ладно, проверяй: лейтенант Данильчук — французский бульдог; сержант Похил — ротвейлер. Водители, Пожарков и Куликов, — аморфы, силовик-оператор Карпов — аморф, операторы: Рожнов — курцхаар; Агупов — питбуль; Пасечный — ньюфаундленд.

— Правильно! — искренне обрадовался Пожарков. — Все сходится! Головастый ты парень.

— Теперь клички, — продолжал вживаться Арчи.

— У лейтенанта клички нет, но промеж себя мы его иногда зовем Пистоном. Сержанта зовут Котом. Меня — Доктором, Куликова — Лысым. Карпова — просто Карпо. У